Она оглянулась. Она не могла понять, что произошло. Скамейка, на которой сидел Костя, была совсем в стороне, никто к нему не подходил.
Дошколята, отвалившись от забора, копошились под большими деревянными красными грибами — маленькие белые живые грибки.
Светлана опять посмотрела на Костю. Или просто показалось? Вот он опять такой же, как был в лесу: затвердели губы и глаза чуть насмешливые, как всегда.
— Чаю, говоришь? Пойдем, я с удовольствием.
Все вышло гораздо проще, чем ожидал Костя. Уселись на лужайке — на той же самой, в березовой роще (Костя боялся, что его заставят говорить торжественную речь с маленькой трибуны под флагом).
Начальник лагеря уехал куда-то на велосипеде, старший вожатый тоже был чем-то занят. Таким образом, «беседовать» пришлось только с ребятами, и это было легче.
Иногда приходила и прислушивалась вожатая второго отряда, настоящая вожатая, взрослая девушка. Но она почти все время молчала. Дирижером была Светлана. Сначала посыпались бессистемные вопросы: на каком был фронте, был ли ранен, и так далее... Это была как бы настройка инструментов. Но Светлана взмахнула невидимой дирижерской палочкой — и оркестр заиграл нужную ей мелодию.
— Константин Михайлович, вот вы расскажите...
Она в первый раз называла его по отчеству. Разумеется, было бы бестактным при ребятах говорить ему «Костя», в то время как ее величают «Александровной».
И Костя рассказывал разные боевые эпизоды, веселые и грустные. А Светлана одной-двумя фразами, вопросом, иногда шуткой по-своему умела все осветить. Какой-нибудь фронтовой анекдот, который Костя когда-то рассказывал Светлане просто для развлечения, неожиданно для него приобретал поучительный характер;
«Однако у этой девчонки незаурядный педагогический талант», — подумал Костя.
Удивительно, как она все запомнила... в особенности то, что случилось с ним самим. Иногда она даже подсказывала ему забытые подробности. Впрочем, она всегда очень хорошо умела слушать.
Он начал понимать, что ей нужно. Необязательно было рассказывать о каких-нибудь выдающихся подвигах. Солдатские будни. Подвиги каждого дня. Тяжело — а ты не жалуйся, не раскисай. Больно — потерпи. Остались раненые после боя — иди выручай, рискуя быть убитым. Выбыли из строя командиры — не растеряйся, сообрази, что нужно делать, пошевели мозгами.
Иногда Светлана как-то очень ловко от Костиных рассказов делала поворот к лагерной жизни. Выходило приблизительно так. Была война, воевал весь народ, поэтому мы победили. Мы не хотим, чтобы война повторилась, поэтому весь народ, мы все, даже вы, маленькие пионеры, должны быть смелыми, дружными, выносливыми. И пусть каждый как можно лучше и добросовестнее делает порученное ему маленькое дело, тогда и наше общее, большое дело будет сделано хорошо.
Однако время шло. Светлана взглянула на часы.
Ребята заметили ее движение.
— Светлана Александровна! Рано еще! Константин Михайлович, еще что-нибудь расскажите!
— Хорошо, — сказал Костя. — Вот что я вам расскажу напоследок. Это было не на передовой и не во время боя. В последний год войны, уже в Германии. Между прочим, об этом случае в газетах писали, по крайней мере в наших фронтовых.
Наши танки переправлялись через реку. А на мосту — повозки с немецкими беженцами. Лошадь испугалась танков, понесла. Повозка перевернулась, сломались перила, ребенок и женщина упали в реку, стали тонуть... — Немцы? — переспросил кто-то из малышей.
— Да, немцы. Ребята, надо вспомнить, с какими чувствами мы тогда входили в Германию. До немецкой границы шли по нашей разоренной земле... Так вот... Стали тонуть женщина и ребенок. Тогда наш капитан бросился прямо с моста в реку и спас их, вытащил. Трудно было — течение быстрое. А у этого капитана гитлеровцы еще в начале войны всю семью убили: жену, ребятишек...
— Костя! — спросила Светлана, забыв в волнении, что ей нужно называть его по отчеству. — Костя, это был ваш капитан?
— Какой мой капитан?
— Ваш комбат, капитан Шульгин. Это он сделал, да?
— Нет, не он. Я ж говорю: танкист. Я не помню его фамилии. Почему ты про моего комбата вспомнила?
Почему вспомнила про Костиного командира? Потому, что он мог сделать так. Но разве только он? А другой знакомый танкист, отец Славика и Оли? Или Алеша Бочкарев? А сам Костя...
— Ребята! — сказала Светлана. — Константин — Михайлович удивился, почему я подумала, что там, на мосту, был именно его командир. Я его знала немножко, к нему это как-то очень подходит. Но ведь что сделал один наш советский солдат, мог бы сделать и другой. Очень многие могли бы сделать так, правда?
Вечером Светлана провожала Костю на станцию, а несколько старших мальчиков провожали Светлану, чтобы не возвращаться ей лесом одной. Самый маленький из них был гораздо выше Светланы, но вся команда подчинялась ей беспрекословно.
Перед отходом Светлана сказала:
— Наденьте рубашки и тапочки.
Костя ожидал, что начнутся протесты — было еще совсем тепло, — но...
Топот босых ног по лестнице вверх, через полминуты — топот обутых ног по лестнице вниз...
Костя не успел еще попрощаться с начальником лагеря и со старшим вожатым — почетная охрана уже стояла у ворот.
Приблизительно посередине дороги Светлана остановилась:
— Знаете, Константин Михайлович, вот за этими деревьями две полянки. На одной растут желтые ирисы, на другой — лиловые. И только здесь. Сколько мы ни искали в других местах, нигде больше их нет. Правда интересно? Ребята, мы что-то давно букетов не собирали...
— Сейчас, Светлана Александровна! — отвечали мальчишки разноголосым хором. — В пять минут нарвем!
И скрылись за деревьями в мгновение ока, будто и не было никакой почетной охраны. Светлана и Костя остались на дороге.
— Светланочка Александровна, ты что такая тихонькая, а?
— Почему вы думаете, что тихонькая? — рассеянно ответила Светлана.
Ей очень хотелось спросить... или не стоит? Сейчас вернутся мальчики, и будет уже нельзя...
Между стволами деревьев замелькали белые рубашки и цветы — лиловые и желтые.
— Зачем ты их заставила рубашки надеть? Жарища такая.
— На обратном пути будет холоднее.
Мальчики уже подбегали. Светлана все-таки решила спросить:
— Костя, а как Надя, довольна своей работой? Она вам писала?
— Писала.
— Давно?
— Перед экзаменами.
— Светлана Александровна, вот! — Ребята с торжеством протягивали ей цветы на прямых длинных стеблях.
Ирисы действительно были великолепны. Светлана уже на ходу принимала их от ребят. Лиловые присоединяла к лиловым, желтые — к желтым.
— Почему ты их отдельно кладешь? — спросил Костя.
— Смешивать нельзя. Посмотрите: лиловые — маленькие и нежные, а желтые — крупнее и такого неистового цвета! Желтые тех забьют. Вам какие больше нравятся?
— Конечно, эти. — Костя показал на яркие желтые цветы.
Светлана тряхнула головой, будто хотела сказать: «Я так и думала».
— А вы вглядитесь, — она протянула ему нежный бледно-лиловый ирис, — посмотрите, какой сложный узор здесь, на лепестках, в середке... Константин Михайлович, может быть, возьмете букет для вашей мамы? Они не завянут — ведь вам с вокзала на вокзал.
— Что ты, что ты! Нет, спасибо, я не возьму.
— Посмотрите, какие они красивые!
— Что ж делать, пускай красивые. Нет, Светлана, ты не уговаривай. Ну как я с ними поеду?
— Не положено вам по уставу с букетами ездить? — сказал один из мальчиков. — Правда, Константин Михайлович?
— Правильно. Не положено по уставу, и всё. Автомат или пушку там какую-нибудь — с удовольствием взялся бы отвезти, а букет, да еще такого неистового цвета...
С опушки леса были видны станция и железнодорожная насыпь, ровно, как по линейке, отделяющая небо от земли. Пройдя еще немного и посовещавшись, ребята спросили: