— И почему это все Гали — беленькие, а чуть Светлана — черная, как галчонок?
Девочка молча подняла на капитана огромные черные, без улыбки глаза.
Странная маленькая фигурка. На вид — лет десять, не больше. А глаза старше, гораздо старше. Платье слишком короткое, давно из него выросла. Сверху надета вязаная старушечья кофта с какими-то необычными пуговицами. Она слишком широка и длинна, доходит почти до подола платья. К этой нелепой кофте аккуратно подшит белый отложной воротничок. Крупнокудрявые волосы — как широкая черная папаха над худеньким лицом.
Капитан придвинул к столу табуретку и сел. В избе ни одного целого стекла. За окнами кое-где еще дымятся кучи пепла и обгорелых бревен. Фронт уже передвинулся далеко на запад, деревня стала глубоким тылом — деревня или то, что осталось от нее... Около уцелевшего здания школы — санитарные машины и сестры в белых халатах. Пожарище зарастет, дома отстроятся... Но эти детские глаза без улыбки!
Хозяйка поставила на стол чугунок с картошкой и тихо сказала:
— Кушайте, касатики... Больше вас угостить нечем. Морщинистое лицо, бледно-голубые, будто вылинявшие от слез глаза...
— Спасибо, мать, — ответил капитан. — Садись, мы тоже угощать будем. Ну-ка, Федя, чем сегодня богат? Подсаживайся, Ромашов.
Лейтенант с черными усиками сел на скамью у окна, молоденький белобрысый ординарец наклонился к вещевому мешку.
На столе появились консервы и сахар, толсто нарезанные хлеб и колбаса.
Капитан сделал приглашающий жест.
Хозяйка сказала:
— Спасибо вам... товарищи!
Она как-то особенно бережно выговорила это слово. Капитан опять повернулся к Феде:
— Сладкого, сладкого дай! Ведь у нас шоколад был... Светлана, где же ты?
Но девочка, покосившись на стол, уже выскользнула из комнаты и стояла на крыльце, обхватив тоненькой рукой деревянные перила. Федя с запасом провизии в руках вышел вслед за ней и уселся на верхней ступеньке крыльца.
— Садись сюда! — Он показал на ступеньку рядом. — Мы, товарищ капитан, здесь поужинаем. На свежем воздухе.
— Стеснительная она, — сказала хозяйка. Капитан спросил:
— Внучка?
— Нет, — понизив голос, ответила хозяйка. — Ее мать учительницей у нас... была. А отца еще в сорок первом году... на фронте.
— У себя оставите?
— Не знаю, как и быть. Сами видите, какая у нас жизнь. Я все хвораю. Да и учиться ей надо.
— В детский дом нужно устроить.
— Вот и я ей говорила: придут наши...
— Странное дело, — сказал Ромашов, глядя в окно, — как будто мы сегодня в тылу и на отдыхе, а с Лебедевым уже что-то приключилось — успел в медсанбате побывать.
— Какой Лебедев? — удивился капитан. — Наш Костя? Так ведь он в штаб пошел, за документами.
Молодой белокурый офицер со свежей повязкой на руке шел, чуть заметно прихрамывая, через улицу от дверей школы. Федя вскочил со ступеньки крыльца:
— Товарищ младший лейтенант! Что это с вами?
Костя Лебедев вошел в избу, смущенно улыбаясь.
— Что у тебя с рукой? — спросил капитан.
— Пустяки, товарищ капитан. Возвращался из штаба... Там два домика в лесу стоят, на отлете. И вдруг бегут девушки: «Товарищ военный! У нас в погребе немцы!» Позвал ребят, взяли автоматы, кричим: «Хэнде хох!» Двое вышли, руки подняли, а третий, эсэсовец, гранату бросил.
— Сильно задело?
— Да нет, маленькие осколки.
— Некстати все-таки, перед поездкой. Документы получил?
— Все в порядке, товарищ капитан. — Он вынул бумаги и положил на стол.
— Вот видишь, — сказал капитан, разглядывая документы, — с сегодняшнего дня ты уже и не в дивизии. Ты в Москву уехал, нет тебя уже здесь, ясно? Зачем тебя в этот погреб понесло, не могу понять! Без тебя никак не обошлись бы?
Костя опять виновато улыбнулся. Капитан спросил:
— А с машиной как?
— Утром, в пять часов, заедут за мной.
— Ладно. Садись. Поешь, отдыхай. Советую выспаться.
Хозяйка негромко сказала:
— У нас в избе тоже эсэсовец жил. Офицер ихний.
— Какой же он был? — спросил Ромашов.
— Ничего. Он как-то даже лучше других. Никаких особенных зверств не делал. Спокойный такой...
Она замолчала, будто вспомнив о чем-то очень страшном. Все смотрели на нее.
— Вот, помню, стоит как-то у крыльца, а на ступеньках Светланка сидела и мальчик соседкин, еще поменьше. А он на них посмотрел и так спокойно-спокойно, даже как будто с жалостью говорит: «А ведь они не будут жить. Они нам не нужны. Нам ваша земля нужна, а люди нам не нужны». И пошел к себе в комендатуру...
Лицо капитана побагровело. Он стукнул по столу сжатым кулаком:
— Врет! Гадина! Фашист! Будут жить наши дети!
Он резко отодвинул табуретку и заходил по комнате.
— Светлана, пойди сюда! — Быстрым шепотом он сказал Косте: — Костя, будь другом, девчурка тут одна, сирота, отца и мать убили. Захвати ее с собой в Москву, в детский дом устрой... Сделаешь?
Девочка уже вошла в комнату и остановилась около капитана. Он провел рукой по ее волосам:
— Хочешь в Москву поехать, Светлана, в детский дом? Будешь учиться. Вот этот дяденька утром уезжает и тебя отвезет. Нравится он тебе? Поедешь с ним?
Теперь Светлана повернулась к Косте. Она увидела загорелое, румяное, совсем еще мальчишеское лицо и приветливые глаза, светло-карие, с теплыми золотыми искорками.
— Поедешь?
— Поеду.
— Ну и прекрасно! Понравился — значит, все в порядке. — Капитан вынул трубку и чиркнул зажигалкой. — Я пойду пройдусь немного. А потом — спать. Заслужили.
Он вышел на улицу. Федя, стоявший у окна снаружи, сочувственно поглядел ему вслед.
— Расстроился наш капитан, — сказал он хозяйке. — У него у самого жена и дочка неизвестно, живы ли, нет ли. Три года ничего о них не знает.
— Его дочку Галей зовут, и она блондинка? — полувопросительно сказала девочка.
— А ты откуда знаешь? — удивился Ромашов.
— Так. Мне показалось.
— Ишь ты! «Блондинка»! Слова-то какие употребляет! — шутливо сказал Федя.
Девочка посмотрела на него черными глазищами: — А вы разве этого слова не употребляете?