Выбрать главу

— Не одолеешь, пожалуй!

Косте вдруг стало интересно учиться. Почему? Пото­му, что несколько раз ответил хорошо, или наоборот — хорошо ответил потому, что интересно стало учиться?

К экзаменам готовился вместе с Надей. Иногда зани­мались у Зиминых, но чаще у Кости. У Кости оба чув­ствовали себя свободнее, непринужденнее.

Что-то было не простое в отношениях у Нади с ма­терью, у Надиной матери — с отцом. Когда муж был до­ма, у Александры Павловны, Надиной матери, появля­лось в глазах какое-то страдальческое выражение. Ино­гда она даже плакала и жаловалась на мужа своим при­ятельницам и соседкам.

Надин отец чаще всего хмурился и молчал, но Косте казалось, что, оставшись вдвоем, Надины отец и мать обязательно будут спорить и не соглашаться друг с дру­гом, но все-таки сделают так, как он хочет. Он казался Косте тяжелым и даже жестоким человеком, а Надина мать — несчастной женщиной.

Костина мама, по-видимому, была довольна новой дружбой сына и охотно приглашала Надю. Надя стала даже называть ее не по имени и отчеству, а тетей Зи­ной.

«Тетя Зина, там один малыш себе коленку ободрал... У вас есть йод?»

«Тетя Зина, воробей из гнезда выпал! Возьмете на воспитание?»

«Тетя Зина, ребята щенка несли топить... я у них ото­брала... Вот! Хорошенький! Оставите у себя?»

Любопытно, что и воробью и малышу с ободранной коленкой первую помощь должна была оказывать не На­дина мама, а именно «тетя Зина». Впрочем, таких «пле­мянников» у Костиной мамы всегда было очень много.

Все знали, что у Зинаиды Львовны найдутся и йод и перевязочные средства, что воробью будет обеспечен пра­вильный уход и воспитание.

Хорошенький щенок водворялся в уютном ящике в се­нях (мама не любила собак в комнатах), а Костя бежал в аптеку за соской.

VII

Когда они учились уже в седьмом классе, Ленька Немаляев, увидев Надю и Костю идущими вместе в школу, крикнул им вслед:

 — Девчатник!

Костя сложил свой портфель у Надиных ног и бросил­ся вдогонку за оскорбителем. Леня был старше и сильнее Кости, но в драке обычно побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто уверен в своей победе над противником. Надя следила за поединком с любопытством и хладнокровием средневековой дамы, присутствующей на турнире, устро­енном в ее честь.

Когда победитель вернулся наконец к ней, тяжело ды­ша, Надя сказала:

 — Дай я тебя почищу. — Она сняла перчатку и дело­вито стала похлопывать Костю по спине и плечам, отря­хивая снег. Потом откуда-то появилась маленькая гребен­ка: — Причешись.

Надя и Костя вошли в класс перед самым звонком, а Ленька даже опоздал на полминуты (его-то ведь никто не чистил!).

После уроков в классе был пионерский сбор. Это бы­ло в начале марта. Вожатый говорил о Международном женском дне.

Костя никогда не выступал на собраниях — и вдруг попросил слова.

 — Ребята! — сказал он. — Хочу поднять очень прин­ципиальный вопрос. Сегодня один мальчик назвал меня «девчатником» за то, что я дружу с девочкой и вместе с ней шел в школу. Ребята! У нас в Советском Союзе все равны, и мужчины и женщины, это фашисты считают женщину каким-то низшим, неполноценным существом. А я считаю, что имею право дружить с девочкой, а кто говорит «девчатник» — это пережиток капитализма!

Костя и сам не ожидал, что способен на такое красно­речие. Девочки захлопали. Вожатый спросил:

 — Кто сказал «девчатник»?

 — Он здесь, — ответил Костя. — Пусть сам объяснит, что значит это слово и почему девочка не может быть моим товарищем.

Ленька молчал, багровея, а Костя сказал после выра­зительной паузы:

 — Предлагаю этого человека не принимать в комсо­мол, а пока заочно исключить из пионерской организа­ции!

 — Почему «заочно», если он здесь? — спросил на­смешливый голос с задней парты.

 — Потому что, если он здесь и молчит, значит, он — не он, а пустое место!

Когда немного утих смех, кто-то из ребят спросил, хо­рошо ли, когда девочки называют друг друга «мальчишницами» за дружбу с мальчиками.

Вожатый долго и горячо говорил о дружбе. Разумеет­ся, Леньку не исключили «заочно» из пионерской органи­зации. К концу собрания он отдышался немного и тоже попросил слова:

 — А что делать с пионером, с будущим комсомоль­цем, который устраивает драку на улице, по дороге в школу?

 — Кто? — закричали сзади. Костя сейчас же встал:

 — Дрался я и буду драться, если при мне будут оскорблять женщину!

Девочки опять бешено зааплодировали. Вожатый с трудом сохранял серьезность.

 — Правильно говорил, Лебедев, — сказал он Косте после собрания. — Только помни все-таки, что драка — не доказательство.

Ему-то хорошо — десятикласснику! Они совсем по-другому относятся к девочкам. Седьмого, например, со­бираются ехать в Москву, готовят сюрприз — утром перед каждой девочкой на парте будет стоять ветка ми­мозы.

Костя тоже съездил в Москву и купил две ветки, ста­раясь, чтобы они были одинаковой степени красоты, — для мамы и для Нади.

В Костиной дружбе с Надей было что-то рыцарское, чего ему не хватало в отношениях с ребятами.

Косте было приятно выстоять длиннющую очередь у театральной кассы, если он знал, что Наде хочется пойти на эту пьесу. Было приятно, когда Надина мать говорила: — Костя, ты ведь до самого дома проводишь ее?

Было приятно отдать Наде свой плащ, а самому про­мокнуть до нитки.

Именно в том году хотелось относиться к Наде осо­бенно внимательно и бережно.

Надин отец уехал работать на одну из далеких строек в Сибири. Оказалось, что Надя очень любит отца, боль­ше, чем маму. Оказалось, что все у них было не так, как думал об этом Костя. Надиному отцу давно уже предла­гали эту работу, очень для него интересную, но Алексан­дра Павловна не соглашалась уехать. И вот теперь он счел себя не вправе отказаться. Они не то чтобы разо­шлись, но он работал там, а они были здесь. Он писал и жене и Наде, летом приехал в отпуск на целый месяц. Но это был невеселый месяц (Александра Павловна сумела сделать его таким), а Костя уже сочувствовал не ей, а Надиному отцу. Он понял, что не всякий, кто плачет и жалуется, — обижен.

Наде отец писал отдельно.

Один раз, когда Надя была нездорова, Костя зашел к ней рассказать, что задано. Надя попросила его до­стать тетрадку из ее письменного стола. Костя открыл ящик и вдруг увидел лежавшую сверху записку; на большом листе бумаги было написано крупными буква­ми: «Прошу не читать моих писем!»