Отец знакомился с председателями сельских Советов и сельскими активистами, чаще всего из бывших партизан, подробно расспрашивал их о всех событиях, происшедших в селах за последнее время. Потом мы выпивали у хлебосольных хозяев кринки две холодного молока с хлебом и отправлялись дальше…
…На пятый день, уже возвращаясь домой, мы выехали к Алею выше Красноярки и здесь решили передохнуть у реки и попасти коней. Обжигающе палило солнце. Нас облепляли привязчивые кровопийцы-пауты.
Занимаясь нелегкой и неприятной работой, отец всегда оставался человеком восторженного склада. Его живой взгляд не пропускал в дороге ничего, что могло быть отмечено особой метой. Он восторгался то полетом орла над степью, то всходами хлебов, то жеребятами, пасущимися в лугах, то необычным деревом в речной пойме. А уж рекой-то восхищался больше всего; ему нравилось, как она завивается в воронки у обрывистых берегов, как смывает нижние, свисающие над ней ветви краснотала, стараясь увлечь их с собой, как играет кое-где легкой рябью. А вот в селах ему не нравилось…
— В природе все хорошо и красиво, — заговорил он и тут, на привале у реки, как заговаривал уже не однажды. — Не то что у людей. Едешь ли степью, лугами — душа поет, а заедешь в село — с души воротит! И сейчас, распроязви их, окаянных, везде самогонкой воняет!
— Происшествий нет, и то ладно, — сказал Воркуша.
— Без происшествий не выпить столько этой заразы! — не согласился отец. — Происшествия были, да только о них помалкивают. Самое малое — все небось перессорились, передрались, обозлились друг на друга. И жизнь везде стала хуже, чем до праздника. Затихла. Затаилась. Когда она теперь станет прежней?
— Привычное дело, — меланхолично заметил Воркуша. — Издавна так заведено.
— Вот и беда…
— Так всегда и будет.
— Не будет!
Отец никогда не позволял себе думать плохо о будущем; не позволял этого и другим…
Неожиданно из-за кустарника на дороге показались трое босоногих мальчишек с холщовыми сумками через плечо, набитыми, вероятно, щавелем. Шли они торопливо, встревоженно, но, увидев нас, остановились и стали о чем-то совещаться, бросая в нашу сторону короткие взгляды.
— Ребятки, что у вас случилось? — крикнул им отец.
Один из мальчишек, постарше и побойчее, сделал несколько шагов от дороги для удобства разговора и ответил:
— Вон тама-ка, дяденька, утопшая…
— Где-ка? — тут же вскочил отец.
— А вон тама-ка, недалече, за кустами…
— Она в воде?
— У самого берега, под кустами.
— Покажите, ребятки!
— Мы боимся. Мы бегом оттудова…
— Она не ваша?
— Не-е…
Пройдя около сотни шагов до очередной излучины, мы свернули к реке и стали внимательно осматривать все одинокие прибрежные кусты. Стрежневая струя шла здесь близ берега, качая ветки краснотала, забивая под них все, что несла с верховья. И вот Воркуша, шедший впереди, тихонько подал голос:
— Здесь…
Я смело полез было за отцом, но он остановил меня:
— Посиди в сторонке.
Отец долго молчал, вероятно, рассматривая утопленницу, а затем воскликнул горестно:
— А ведь еще девчонка! Лет семнадцати!
Потом отец и Воркуша долго возились за кустами, всплескивая водой. Вышли они из-за кустов ниже по течению, у небольшой отмели. Отряхивая мокрые руки, отец спросил сумрачно:
— Не унесет?
— Не должно, — успокоил его Воркуша.
— Когда же она утонула?
— Не позднее как третьево дни…
— Выходит, на троицын день?
— Видать, так…
— Вот тебе и происшествие…
За три дня утопленницу могло принести водой издалека, но могло принести и из самого ближнего села: то и дело забивало струей под кусты и там придерживало…
— Седлай коня и скачи за фельдшером и понятыми, — распорядился отец, обращаясь к Воркуше. — Надо произвести осмотр…
Проводив Воркушу, отец долго молчал, искоса поглядывая в сторону отмели, где находилась скрытая от моего взгляда будыльями старого бурьяна утопленница.
— Страшная? — спросил я отца тихонько.
— Распухла.
— Купалась, поди-ка?
— Нет, она одетая, — ответил отец, наконец-то оборачиваясь ко мне. — Юбка на ней с оборками и нарядная кофта. Праздничная. И ботинки совсем новые… А вот с чего бросилась? Не спьяну же! Только от какой-то беды. Хотя, может, и не сама бросилась…
— Неужели утопили?
— Все может быть.
В полдень появился на легком ходке усатый фельдшер; он оказался человеком энергичным, суровым, с военной выправкой.