— Все он врет, этот Евсей Костоломов! — я уже начинал сердиться. — Его на самом деле в каталажку надо! Он только дразнит тебя, дядя Тимофей.
— Да нет же, Миша, нет, все истинная правда, — с непререкаемым убеждением уверял меня дядя Тимофей. — Зачем ему врать? Зачем меня дразнить? Он с ней даже разговаривал вчерась!
Меня очень растрогала печальная судьба дяди Тимофея и заставила задуматься (в который раз!) о таинственных взаимоотношениях взрослых, особенно мужчин и женщин, какие порождаются только любовью. Вот уже три года как исчезла Анка, а дядя Тимофей все ждет и ждет ее, все надеется увидеть и каждый раз, конечно, засыпает с одной думой — о своей любимой жене. Почему же его зовут полоумным? Да он умнее многих в селе! Только умный человек может быть так предан своей любви.
Но вот наконец-то наступил день, когда мы отправились на озеро Щучье, которое было «чужим» — в пределах чужих пойменных лугов на Алее, принадлежащих соседней деревне. Путь до озера был немалый, и мы отправились туда с ночевкой. По пути засветло надо было добыть наживку — карасиков или пескарей, у озера сделать шалашик, а потом и поставить на ночь жерлицы.
В пути дядя Тимофей не однажды заговаривал о своей Анке. По его словам выходило, что ее чаще всего видят именно в той стороне, где озеро Щучье. Подозреваю, что он и позвал-то меня на это озеро не зря, втайне надеясь наконец-то повидаться там с Анкой. Он на все лады говорил о ее редкостной красоте, ее всевозможных достоинствах — и все без досады, без укора, а только с гордостью. И должен признаться, что постепенно в моем воображении, растревоженном рассказами дяди Тимофея, создался вполне реальный, зримый образ Анки. Если бы нам встретилась большая женская толпа, я и тогда бы безошибочно узнал в ней Анку, беглую жену дяди Тимофея!
Озеро Щучье оказалось длинной, изогнутой речной старицей. Во время половодья в нее заходила полая вода из Алея, а с ней — и щуки на нерест; когда половодье спадало, щуки оказывались запертыми в озере, словно в садке. Потому-то их здесь и водились целые стаи, тем более что в старице было много мелкой рыбешки.
Поставив жерлицы, мы на вечерней заре начали разводить костер у своего шалашика, сделанного на скорую руку из веток тальника, в трех шагах от берега озера. В эти минуты издали, с дальнего конца протоки, вдруг донесло песню. Пела женщина. Ничего особого в этом не было: в лугах уже появлялись люди. Но дядя Тимофей вдруг встрепенулся, вытянулся, как собака на стойке, и выдохнул — из самого нутра, приглушенно:
— Она! Это она, Анка! Ее голос! И песня ее!
Я с напряжением прислушался к далекой песне. Она долетала до нас лишь изредка; так тихие волны через какие-то промежутки одна за другой выплескиваются на песчаную отмель. Понять, о чем пелось в той песне, невозможно было, но в ней, несомненно, чувствовалась грусть. Эта песня, как мне вдруг показалось, действительно была естественной для того образа Анки, какой уже сложился из рассказов дяди Тимофея в моем горячем и восприимчивом сознании. «А может, это и на самом деле Анка?» — вдруг подумалось мне, когда я увидел, что дядя Тимофей не находит себе места у костра.
— Я пройдусь по берегу, погляжу, — сказал он, отряхивая свою рубаху и поправляя на животе ремешок. — Может, она меня зовет песней-то? Ты не забоишься, посидишь?
— Идите, — ответил я, уже полностью покоренный удивительной верой дяди Тимофея в неизбежность его встречи с Анкой.
Долго бродил где-то дядя Тимофей. В лугах совсем уже стемнело. Остыл на тагане чай, пахнущий листом смородины. Одному мне не хотелось ужинать: пожевал краюшку хлеба — и вся недолга. Издали уже не доносило песню, и мне вдруг подумалось, что это случилось только по одной причине — дядя Тимофей действительно повстречался со своей Анкой. И приятно было воображать, как состоялась эта встреча, какие первые слова произнес дядя Тимофей, какие — его Анка, как они обрадовались друг другу и бросились в объятия и как им трудно было расцепить свои руки.
Не сразу, с большим трудом поверил я, когда дядя Тимофей, возвратясь уже в полной темноте, упавшим голосом слезно выкрикнул:
— Скрылась! Поманила — и скрылась!
Он пластом грохнулся у костра.
— Да как же так? — вскричал я ошеломленно.
— А вот так: как сквозь землю!
Он долго лежал, борясь с рыданиями, а потом поднялся, подложил в затухший костерок сушняка и рассказал:
— В том конце озера — рыбаки из соседней деревни. С утра с бреднем пойдут. Спрашивал у них — никто не видал моей Анки. А ведь это она пела! Я даже ухо прикладывал к земле — она!