— А это моя любимая работа, — говорит Сэми, подводя нас к огромному полотну, больше всего напоминающему по своему содержанию знаменитый знак инь-янь, но на самом деле несущий куда более глубокий смысл. Сэми и сам не подозревает, насколько он в тему со своим творчеством… на чёрном полотне пробивались маленькие яркие искры света. Само полотно было не просто чёрного цвета. Не знаю, как художник добился этого эффекта, но казалось, что сам Сумрак разлился по холсту, клубился, струился и обволакивал собой крошечные искорки надежды, сияющие каждая со своим оттенком, но все нестерпимо яркие, невозможно чистые и необъяснимо сильные. Эти искры словно прошивали клубящуюся вокруг Тьму тысячами лучиков, согревая, лаская, оживляя… Казалось, что в каждой капельке света, тонущей в Сумраке, видится улыбка любимой, глаза матери, слышится смех ребёнка, и чувствуется надёжность руки друга. Совершенно непостижимое для простых смертных полотно, объясняло самый простой закон Равновесия, который я никак не мог объяснить Лилии. Просто не мог решиться начать этот разговор. А как его начать? Сказать «капелька, ты должна знать, в моей душе живёт трёхсотлетний демон, которому ты нужна, как живительный глоток воздуха, потому что в твоей душе живёт чистый Свет, способный восполнить пустоту моей Тьмы»?
Лилия надолго зависла возле этой картины и всё смотрела и смотрела…. Я жестом попросил заткнуться художника, заметив, что его увещевания проходят мимо очаровательных ушек девушки. Капелька даже не заметила, что фоновый звук пропал. Я так же жестом показал Сэми исчезнуть, что тот и поспешил сделать, оставляя нас наедине.
— Тебе нравится эта картина? — вкрадчиво спрашиваю девушку, притянув ее к себе совсем уж непозволительно близко для такого приличного места.
— Она… успокаивает, — внезапный ответ. Видя моё замешательство, лилия объясняет, — она правильная. Словно идеальный пазл. И если где-то не было бы хоть одной составляющей… картина была бы неполной, неполноценной… тут каждая искорка на своём месте…
— Ты, как никогда права, — улыбаюсь я. — Вот эта искорка похожа на тебя…
— Почему именно эта? Здесь их тысячи…
— Потому, что она самая красивая, — отвечаю я, вижу, как зарумянились скулы у капельки, — а еще она самая колючая… и пугливая… и самая яркая…
— Да… — не остаётся в долгу красавица, — а чернильная мгла вокруг, это ты?
Она хотела снова пошутить, но даже не представляет, как в точку попала, не целясь.
— Я, — мой сухой ответ. — Знаешь, что будет, если эту искорку отсюда брать?
— Её место заполнит основной фон…
— Нет, капелька, не заполнит, — я повернул Лилию к себе лицом, и тихо пояснил, надеясь, что она услышит то, что я пытаюсь сказать, — Тьма не может заполнить место, предназначенное для искры чистого света. Там останется дыра. Холодная, отчаянная, выжженная дыра. С острыми краями, о которые будет постоянно до боли резаться, клубящаяся вокруг Тьма…
— Звучит страшно… — шепчет мне лучик.
— Ты даже не представляешь, как страшно еще и ощущать всё это, — я указал на полотно, — в своей душе…
— Разве у Тьмы есть душа? — внимательно на меня смотрит девушка.
— Душа есть у всех, — улыбаюсь я, — но у всех разная…
— С тех пор, как я с тобой познакомилась, я себя ощущаю вот такой же маленькой и беспомощной искоркой, Кирк, которая тонет и задыхается от обилия Тьмы вокруг…
— Может быть, ты не правильно воспринимаешь ситуацию, крошка? — Я провёл костяшками пальцев по белоснежной щеке, желая дотронуться до её самых сокровенных мест в душе, но до слияния, не могу себе этого позволить. Всё, что мне позволено — трогать тело любимой души. — Может быть, ты не тонешь, а утопаешь? Посмотри на полотно внимательней, разве сверкали бы все эти искры, будь полотно белым? Нет, они бы слились с фоном, рассеялись бы… Без тьмы не может быть света, а без света не может быть тьмы… — я оторвал куклу от созерцания картины и прошептал прямо в губы, — и нас не может быть друг без друга… ты нужна моей тёмной и голодной душе, как путеводный лучик…
Ожидал ответа на свою откровенность. Стою, смотрю в её глаза и жду. Ну, скажи же хоть что-то. Да хоть рассмейся уже, обидно и больно. Только не молчи. Лилия не отвела взгляд. Только приподнялась на носочках и коснулась моих губ своими… её ладошки мягко обняли моё лицо, а робкий язычок, скользнул в мой рот. Этого ответа мне хватит, чтобы горы свернуть!
Я быстро перехватил инициативу, пытаясь вложить в свои действия всю любовь и нежность к трепетному созданию, и всю свою благодарность за этот первый и такой робкий её шажок навстречу моей Тьме. Мой демон не вмешивался, сейчас не время. Но он с довольной физиономией растягивал в улыбке губы и щурясь поглощал те самые вкусные лучики света, что сейчас вырываются из светлой души и рассыпаются снопом искорок, словно бенгальские огни…
После такого необычного свидания, я была и смущена и окрылённая одновременно. Кирилл был похож на кота объевшегося сметаной, он перестал хмуриться и задумчиво на меня поглядывать. Наоборот веселился за обедом, шумно шутил, всячески меня обнимал и всё норовил снова поцеловать, но я не давалась. Мы обедали в пиццерии недалеко от работы. Я не могла поддерживать Кирилла в стремлении веселиться — я усиленно стеснялась. Тот мой секундный порыв в музее… когда я сама вдруг пошла на контакт с мужчиной, что так красиво мне заливался соловьём… я уже сто раз себя казнила за это. Как я так могла сглупить? Поддалась на уловку матёрого ловеласа, который умело подвёл меня к тому, что я сама бросилась ему на шею. Ладно, не бросилась. Но к губам потянулась. И это так стыдно… стыдно, но ужасно хочется повторить. Мой разум изничтожал сам себя, а душа пела, словно у нее отрасли долгожданные крылья.
— Кирилл, — вдруг прервал нашу трапезу знакомый голос с ледяными нотками. Без приглашения к нам подсел Антон и притянут к себе кусок пиццы. — Хорошо развлеклись?
— Культурно, — хитро сверкнул глазами Чернов. — Что-то случилось?
Начальник охраны лишь угрюмо кивнул, жуя пиццу.
— Ортайл объявился?
— Нет, мальчишка, как сквозь землю провалился.
— Вполне возможно, — нахмурился Кирк и совершенно неожиданно для нас с Антоном выдал, — надо его найти. Не хотелось бы, что б он напорол глупостей в горячке.
— Кирилл, — вклинилась я в разговор, — извини, я правильно понимаю, что ты сейчас переживаешь за своего можно сказать конкурента за женское внимание?
— Почти, капелька, — ласково улыбнулся мне мужчина, — я переживаю за юного Алекса из чисто какого-то отеческого инстинкта. Но он мне не конкурент. Не за твоё внимание так это уж точно.
Я смутилась и уткнулась в чашку зеленого чая. А мужчины тем временем продолжали.
— Так, что случилось? — снова перевёл разговор на Антона, Чернов. Тот помялся с секунду, но потом решился.
— Красницкая пропала.
У Кирилла кусок застрял в горле от этой новости. Он гневно сверкнул чёрными провалами глаз.
— Сбежала? — Прорычал он, но Антон лишь руками развёл. — А что ж охрана? Ты не установил наружку?
— Обижаешь, Кирк, — хмыкнул Антон и заглянул на пустую тарелку от пиццы. Потом перевёл взгляд на кусок в моей тарелке, к которому я так и не притронулась. — Будешь есть? — Спросил он и получив мой отрицательный ответ, нагло стащил мой кусок пиццы. Кирилл на такое проявления неуставного поведения никак не отреагировал, чем окончательно убедил меня в их давней дружбе. Ну а я не гордая и действительно есть не хочу. — Всё было, Кирк, и наружка и прослушка. Только в один день, она отправилась в торговый центр, погуляла там по магазинам, посидела в кафе за чашкой чая с эклерами, уронила на себя пирожное, пошла в дамскую комнату отмываться. Охрана прождала её сорок минут под дверями, но сука так и не вышла! Тогда они вломились и не нашли ни ее ни ее тела. Сумочка, правда, сиротливо стояла на раковине у зеркала.