Тогда Бабский поднялся, на пуантах подкрался к стулу и, насторожив слух, с крайним любопытством спросил:
— Вы были в бане?
Но стул не ответил. За спиной изобретателя послышался застенчивый кашель и тот же голос с мольбой произнес:
— Я с этой стороны, товарищ Бабский. Дело в том, что меня не видно.
— Кого не видно? — раздраженно спросил Бабский.
— Меня, Филюрина.
— Позвольте, почему же вас не видно?
— Дело в том, что я был в бане, а теперь мне нужно к девяти часам прийти на службу, а меня не видно.
По мере того как Филюрин вяло и нерешительно выбалтывал подробности своего исчезновения, лицо изобретателя все светлело и оживлялось.
— Так вы говорите, намылились? — спросил изобретатель, дергая себя за бороду. — С научной стороны это весьма интересно!
— Вы же поймите, — убеждал Филюрин, — из-за вашего мыла я теперь не могу пойти на службу.
— А я тут при чем? Вы взяли мой «веснулин» без спроса, но черт с вами. Мне не жалко. Но ведь мыло действовало правильно? Веснушки исчезли?
— Веснушки исчезли, — искательно сказал невидимый, — но ведь и я тоже исчез, товарищ Бабский. Войдите также и в мое положение.
В комнате раздалось жалкое стенание.
— Черт его знает, — задумчиво произнес изобретатель, — я изобрел только мыло от веснушек…
— Скажите, может быть, вы можете сделать так, чтобы я опять сделался видимым?
— Так-с, — заметил Бабский, — надо подумать. Вы где сейчас, молодой человек? Если на стуле, то я сяду на кровать, а то вас раздавить недолго.
— Я стою.
— Ага. Ну, стойте. А я подумаю.
В течение получаса в комнате слышались только громкие междометия, которые пропускал сквозь бороду изобретатель.
— Уже без четверти семь, — канючил невидимый. — Не говоря о том, что я всю ночь не спал, я из-за вашего мыла еще опоздаю на службу.
Бабский встал, вытряхнул свою бороду обеими руками, как вытряхивают носильное платье, и решительно сказал:
— Не морочьте мне голову! Я с вами еще буду судиться за то, что вы стащили мое мыло. Я не могу в полчаса сделать такое серьезное изобретение, как возвращение человеческого тела. Я, может быть, и за пять лет не успею этого сделать.
Как видно, Филюрин пришел в сильнейшее волнение, потому что упал стул и с верстака посыпались чурки — запасные части к бициклу.
— Пошел вон! — завопил Бабский. — Хулиган! Ну, вон отсюда!
Окно само собою распахнулось, и уже с улицы донесся нудный голос невидимого:
— Я на вас в суд подам!
— Я тебе подам! Украл мыло и еще пристает!
— Вы не имеете права, — хорохорилась пустынная улица, — ответите, как за убийство!
— Ворюга! — дразнил городской сумасшедший, свешиваясь из окна. — Так тебе и надо!
Окно с треском захлопнулось. Бабский минут десять ходил по комнате успокаиваясь. Потом, придя к заключению, что «веснулин» приобрел свои удивительные свойства под влиянием брожения в железной коробочке, изобретатель зажег примус и немедленно же стал варить второй кусок «веснулина», восстанавливая по памяти его основные ингредиенты.
Потосковав у окна, прозрачный регистратор двинулся по Косвенной улице.
Город уже проснулся. Проехала клетка с наловленными за утро бродячими псами. Почуяв запах невидимого, население клетки залаяло и завизжало.
Час совслужащих приближался, а Егор Карлович все еще не знал, что предпринять. На Тимирязевской площади уже стоял знакомый госпапиросник. Так же, как и вчера, блистал его стеклянный ларек, и жалобный ящик по-прежнему манил к себе усталого путника. Но все это было не для Филюрина.
Внезапно и скоропалительно переменилась вся жизнь регистратора, даже не переменилась, а, вернее, прекратилась. От него ушли: еда, питье, табак, любовь, движение по службе, возможность восхитить кого-нибудь своим нарядом или телом. Оставалось только одно — возможность мыслить. Но этим делом Филюрин никогда не занимался.
В страхе и удивлении очутился Филюрин перед большим, прибитым к двум столбам, железным плакатом. На плакате был изображен бегущий человек в такой же точно полутолстовке, какая еще вчера была на Егоре Карловиче. Он устремлялся вперед, держа в протянутой руке белый червонец. Под картиной была ликующая надпись:
КТО — КУДА, А Я В СБЕРКАССУ!
«А я куда? — горько подумал невидимый. — Куда я?»
Полный отчаяния, Егор Карлович бросился домой. Он подошел к окну своей квартиры и заглянул внутрь. Мадам Безлюдная сидела за пианино, тяжело роняя пухлые руки на клавиши. Из открытого рта безостановочно лился благовест. Златозубая мадам упражнялась в звуке «и».
— А я куда? — прошептал Филюрин. — Не идти же на службу в таком виде?
А между тем уже все шло и ехало на службу. Проехал в автомобиле заведующий отделом благоустройства Каин Александрович Доброгласов с сыновьями: Афанасием Каиновичем, работающим в отделе лиственных насаждений, и Павлом Каиновичем — из отдела сборов.