Раздался телефонный звонок. Вера сняла трубку. Говорил Игорь.
— Все в порядке, Верочка, — сказал он, громко зевая, — уже прошло пять минут после рокового времени. И ничего не случилось. Я буквально засыпаю от той дряни, что ты мне дала. Чем ты меня опоила?
— Вот и спи, — быстро проговорила Вера.
— Нет. Как раз сейчас я не должен спать. Сейчас я хочу тебя видеть и слышать. Хочу извиниться перед тобой за свое мерзкое поведение. Хочу просить прощения и стать на колени. И вообще, мне сейчас нужно быть молодым, бодрым и красивым. Приходи. Тут у меня сюрприз от друзей.
Вера положила трубку.
— Это Игорь, — сказала она. — Он приглашает к себе. Все в порядке. Рубикон перейден.
— Вроде, рановато, — заметил Аркадий, — сейчас только четыре часа. Ему осталось ждать еще пятнадцать минут.
— А у него мои часы, и я их подвела минут на двадцать вперед.
Аркадий посмотрел на Веру.
— А вот это умно. Как вы догадались?
— Догадалась. Оказия случилась. Он так терзал свои часы, что они сломались. Пойду причешусь. У меня, должно быть, жуткий вид.
Она удалилась в ванную. Аркадий ждал ее, от нетерпения подпрыгивая на месте. Не прошло и десяти минут, как Вера была готова.
Будто приглашая войти, дверь в номер Игоря была широко раскрыта. Комната пустовала.
— Игорь! — позвала Вера. Аркадий заглянул в туалетную комнату.
— Его нет, — сказал Аркадий. — Он только что вышел.
Он показал на недопитый стакан коньяку. Рядом с бутылкой лежала записка.
«Дорогой Игорь! «Умница» поздравляет тебя с избавлением от бесовского наваждения и дарит первые три звездочки, с тем, чтобы остальные ты хватал уже прямо с неба», — прочла Вера. — Это ваша?
— Да, — сказал Аркадий, — я ждал вас поздно вечером.
— Барбитураты и коньяк, — Вера покачала головой, — это очень плохо. Но где же он сам?
Аркадий покружил по комнате, подошел к окну. Вера услышала негромкий вскрик:
— Вон он! Там, на улице.
Увидев фигуру Игоря, распростертого на асфальте, Вера отпрянула от стекла.
— Сколько? — спросила она.
— Шестнадцать восемнадцать.
— Значит, он уже три минуты лежит там, — сказала Вера.
— Надо к нему! — Аркадий было рванулся, но тут же остановился, увидев, как обессиленно опустилась на стул Вера.
— Вам плохо?
— Ничего. Дайте мне немножко воды. Только без коньяка.
Пока он мыл стакан, пока Вера глотала свои пилюли и пила воду, постукивая зубами о стекло, пока она переводила дух и медленно-медленно шла по лестнице, проезжавшая «скорая» подобрала и увезла Игоря. Свидетели не смогли сказать, что именно произошло. Вышел человек на улицу и упал. Может, пьяный, а может, больной, неизвестно. Вроде, не мертвый, но и на живого тоже мало похож.
Потом Аркадий искал такси, и Вера, задыхаясь, твердила всю дорогу, что предсказание, как ни крутите, сбылось. Старушка была? Была. Шестнадцать пятнадцать было? Было. Близкие друзья, которые подсунули Игорю снотворное и коньяк, были?
— Замолчите, ради бога! — раздраженно сказал Аркадий.
Потом они долго молча сидели и ждали в приемном покое.
Там было чисто и тихо. За стеной негромко переговаривались медсестры. В коридоре витали традиционные запахи больницы: карболки, эфира и подгорелой каши. В ушах Веры нарастал далекий звон, похожий на шмелиное гудение. Стаи шмелей и пчел. Тысячи пчел и шмелей. Миллионы.
К ним вышел дежурный врач. Молодой красивый человек в белом халате. Аркадий бросился к нему. Вера осталась сидеть. Она не могла встать. «Как много стало у нас красивых врачей», — мелькнула ненужная мысль. Боль становилась невыносимой. Она давила, жгла, рвала. Это была уже не боль, а пожар в груди. Стены приемного покоя накалились и вспыхнули беспощадно слепящим пламенем.
«Сварка у них здесь, что ли?» — подумала Вера.
— Ничего с ним не случилось, — сказал врач. — Не нужно хлестать водку стаканами. Переутомился, понервничал, и вот вам результат — обморочное состояние. Он уже в порядке. Минут через десять выйдет к вам. Скажите спасибо, что сходу не попал в вытрезвитель. Вот было б некрасиво. Москвич?
— Да, доктор, — Аркадий стал сбивчиво рассказывать историю Игоря. Врач слушал, хмурился, недоверчиво хмыкал. По всему было видно, что у него нет сочувствия к услышанному.
— Я привез с собой его приятельницу, — сказал Аркадий, — возможно, она знает кое-какие подробности.
— А зачем? — Врач поднял брови, недоуменно посмотрел на Аркадия. — Ваш друг здоров. Я же сказал, что самое большее через полчаса он выйдет.
Аркадий обернулся, хотел окликнуть Веру, но запнулся. Его поразила поза женщины.
— Ей плохо?
Врач, не отвечая, рванулся вперед.
…Есть незримые для глаза стихии, что десятилетиями невостребованными хоронятся в душах людей.
Но бьют часы, звонят колокола, с хрустом рушатся бетонные ограды совести и оживают стихии.
Поднялась стихия стыда, высокой крутой волной встала над судьбой человека. Вот сейчас — падет, расплющит, понесет безоглядно.
Пусть уносят волны стыда.
От своего мерзкого никчемного тела и вечного за него страха — пусть уносят волны стыда.
От ядовитых пилюль и таблеток, от журнала «Здоровье», зачитываемого до дыр, от аптечных прилавков, от советов знатоков и шарлатанов, от стопок бесполезных рецептов — пусть уносят волны стыда.
От праздных застолий, кухонных пустословий, от хохмочек, шуточек, штучек, от жизни пустой, безлюбовной, немилосердной — пусть уносят волны стыда.
От тихого коварного зверя с нерусским именем Эгоизм — пусть уносят волны стыда.
Пусть всего меня унесут от меня волны стыда.
Высокой стеной поднялась над Игорем стихия стыда.
Нависает, стоит и не падает…
А падает, сеется мелкий дождичек, затягивая холодной белесостью больничные окна, охряные стены, торопкие фигурки прохожих. Осень уже, глубокая осень, да как внезапно и властно взялась сразу со всех концов! Из небес, из недр, из смятенной души. Горбится, сутулится Игорь Исаич под мокрыми деревьями, поглядывая на синюшные, под стать погоде, окна больницы. Мелкие, как дробинки, мысли мелькают в ученой голове.
Что сказал Аркадию этот врач, когда отшумели санитарки, отвосклицались посетители? Ей и только ей нужна была помощь, а не вашему этому! Озверелый эгоцентрик! Правильно сказал, все правильно. Подсудимый возражений не имеет. Никогда он себе не простит, никогда. Если она умрет, уйдет и он. А впрочем, не верьте этому подсудимому, граждане судьи, он привычно обманывает вас.
Пусть от лживой, ленивой и подлой совести моей уносят волны стыда.
Он останется жить, граждане судьи, он труслив и до безумия любит себя. Он не посмеет. Только жить ему будет очень плохо. А когда он жил хорошо?
От рабской и низкой привычки жить лишь бы жить — пусть уносят волны стыда.
А вот в холодном тумане нарисовался Аркадий. Милый Аркашка, но и он тоже оттуда, из прошлого.
Пусть уносят волны стыда.
— Я уезжаю, — сказал Аркадий. — Ты остаешься?
— Да.
— А почему не там? — Кивок на больницу.
— Там родные, настоящие больные.
— Ага, — он помялся. — Но ты это, не очень… люди встают и после тяжелейших инфарктов!
Игорь Исаич ничего не ответил. Аркадий засуетился, выдергивая из кармана книжонку с пестрой обложкой.
— Это твоя. Сборник фантастики.
— Оставь себе. На дорогу, в поезде. Зачем мне фантастика?
Аркадий хмыкнул, вздохнул, попрощался и ушел, зажав под мышкой книгу.
Пусть уносят волны стыда.