И запах мокрого белья он ненавидит до сих пор.
Лучше пройти через сердце дворца, там, где царские покои, а заодно и проверить стражу возле опочивальни. Сегодня как раз дежурят его подчиненные.
Подходя к царским покоям, он издалека услышал отчаянный звон колокольчика, потом глухой удар и тихие, сдавленные стоны. Фаррах похолодел. Почти бегом он бросился вперед по коридору. Куда девалась его размеренная поступь!
Так и есть! Стражи на дверях не было. Это уже не мелкий проступок, а преступление. Головы этих недоумков в любом случае уже сегодня будут красоваться на частоколе, но он, Фаррах, их непосредственный начальник и отвечает за любой проступок подчиненных. А значит, легко может разделить их участь.
Одним ударом Фаррах распахнул тяжелую дубовую дверь — да так и застыл на месте.
Скорчившись, царь лежал на полу и глухо стонал. Его лицо было мертвенно-бледно и покрыто крупными каплями пота. От угла рта стекала мутно-зеленая струйка какой-то вязкой, отвратительно пахнущей жидкости. Фаррах уже ринулся в коридор, чтобы позвать лекаря и слуг, но в последний момент остановился.
Если сейчас позвать лекаря и придворных, то сегодня же слуги начнут шептаться, что царь болен, слаб и власть его не тверда. А завтра и по базару поползут слухи, один отвратительнее другого. Не пройдет недели, как эти слухи достигнут отдаленных границ Сафата, а там недалеко и до новой войны. Король Каттаха только и ждет случая, чтобы напасть, и такой возможности не упустит.
Фаррах понял, что никого звать не надо.
А еще — что он вполне сможет облегчить свою участь и спасти карьеру.
Склонившись в почтительном придворном поклоне, он приблизился к царю.
— Ваше величество…
— Там… возьми… дай мне…
Царь силился что-то сказать, слюна пузырилась на губах. Наконец, Фаррах понял, что он показывает на маленький расписной шкафчик, стоящий у окна. Он попробовал открыть, но дверца не поддавалась. Фаррах огляделся в поисках ключа, когда услышал долгий, мучительный стон, переходящий в хрип:
— Быстрее… Быстрее, умоляю…
Да, действительно, медлить больше нельзя. Достав из-за пояса свой острый кривой нож с узорчатой костяной ручкой, Фаррах взломал дверцу. Достав маленькую стеклянную бутылочку с плотно притертой пробкой, он с трудом удержался, чтобы не скривиться от отвращения. Проклятое Зелье! Значит, дело уже зашло так далеко. Опустившись на одно колено, он осторожно откупорил бутылочку и поднес ее к губам царя.
Судорожно сжав бутылочку дрожащими руками, царь принялся пить, жадно, захлебываясь. Капли красно-бурой, остро пахнущей жидкости упали на его халат. Стоны перешли в ровное дыхание, лицо приобрело нормальный цвет.
— Спасибо… Я не забуду.
Осторожно, как ребенка, Фаррах перенес его на кровать.
Через несколько часов, когда царь Хасилон в полном царском облачении чинно восседал на троне в Парадном зале, Фаррах, как и предписывал протокол, скромно стоял на три шага позади трона, потупив глаза в пол.
Но душа его смеялась, ибо он хорошо понимал, что сделал.
Взошла его звезда, и сиять она будет ярко.
Птицы. Эти чертовы птицы. Ну почему они так раскричались под окном сегодня?
Есть тонкая грань между сном и явью, когда человек, просыпаясь, начинает как бы вновь осознавать себя, вспоминает, кто он и откуда, чтобы потом, вынырнув из темных глубин, проснуться окончательно и вновь приняться за дневные дела.
Олег беспокойно заворочался на постели и плотнее закутался в одеяло. В голове его постепенно начали всплывать необычайные события вчерашнего дня. Бандитские разборки. Чудесное спасение. Пещера. Незнакомый мир, в котором он вдруг очутился. Слава богу, это все был только сон. Ведь он здесь, у себя дома, в своей комнате, на своей кровати.
Лучи солнца били прямо в глаза. Нет, похоже, еще поспать не удастся. Олег проснулся окончательно и сел на постели. Хотя он и чувствовал себя свежим и отдохнувшим, что-то было не так.
Вместо привычной комнаты он обнаружил себя в маленькой тесной каморке с белеными стенами на узкой и жесткой деревянной лежанке, покрытой чем-то вроде войлока.
Так, значит, это не сон! Это было на самом деле! Сейчас ему стало даже страшнее, чем в пещере под землей. Он не изменился, не умер, даже не ранен серьезно. Изменился только мир вокруг него, и, возможно, навсегда.
Олег поднялся с лежанки, потирая бок. Ощупал голову. Кровь запеклась коркой, и где-то справа, ближе к затылку, находится источник противной, пульсирующей боли. Одежда изрядно помята и запачкана, правый ботинок порван. Сейчас уже трудно поверить, что совсем недавно это все было куплено в дорогом магазине. Комната тесная, всего три шага вдоль и два — поперек, окошко маленькое, под самым потолком, и дверь заперта надежно. Кроме лежанки здесь больше ничего нет, да и не поместилось бы. Но солнце пробивается и сюда, отражается от беленых стен, отчего даже такое обиталище становится как-то веселее. И кусочек неба видно. Такой глубокой и ясной синевы Олег еще никогда не видел. И воздух… Каков бы ни был этот мир, пахло здесь совсем по-другому. Олег всегда был очень чувствителен к запахам, часто цитировал со смехом дурацкий детский стишок: