— Меня зовут Делфрей Аттон. И… я еще вернусь. Потом он как-то странно дернулся всем телом и перестал дышать. Глаза закатились под лоб, и Олегу показалось, что этот мертвый взгляд будет преследовать его вечно.
I will be back… Тоже мне Терминатор!
Олег вышел из храмовых ворот (на этот раз они распахнулись подозрительно быстро и почти бесшумно), зачем-то оглянулся, потом решительно повернулся и быстро зашагал вниз по Тропе.
Солнце стоит в самом зените, и базарная площадь заполнена людьми так, что повернуться негде. Но торговцев не видно. Люди ждут чего-то.
На отрытой террасе дворца появляется Хранитель Знаний. Он очень бледен и выглядит испуганным.
— Слушайте, жители Сафата! Я должен сообщить вам печальную весть. Сегодня ночью наш возлюбленный царь Хасилон скончался. Но перед смертью, — Арат Суф возвысил голос, — он успел открыть нам, своим слугам, великую тайну.
В толпе воцарилось напряженное молчание. Чужую тайну всегда интересно узнать, даже если она касается соседской коровы, но тайны царствующих особ будоражат воображение толпы, как ничто другое.
Довольный произведенным эффектом, Арат Суф продолжал:
— Много лет назад царь Хасилон осчастливил своей любовью женщину из простого звания. От этой связи родился сын. Он был тайно воспитан доверенными людьми и взят на службу во дворец. Он проявил незаурядные таланты и дарования, как и следует благородному сыну великого отца.
Арат Суф остановился, чтобы перевести дух. Почему-то сейчас ему стало страшно. «Вот и все», — мелькнуло в голове. Непоправимость происходящего парализовала волю. Хотелось бросить все и бежать прочь с этой площади не важно куда, скрыться, исчезнуть, затеряться… Только бы не стоять здесь больше и не произносить этих ужасных слов.
— И сегодня я могу, наконец, открыть вам его имя. Его зовут… — он помедлил, — Фаррах!
Имя звонко раскатилось в наступившей тишине.
— И сейчас, — горло у него перехватило, — я должен спросить вас, жители Сафата: хотите ли вы видеть новым царем возлюбленного сына вашего прежнего властителя?
Толпа взревела:
— Пусть живет царь! Пусть живет царь!
Звеня золотыми шпорами, Фаррах вышел на открытую террасу. Он стоял выпрямившись во весь рост, сияя сплошь вышитым драгоценными камнями парадным царским облачением. Как же он был прекрасен в эту минуту! Толпа бесновалась вокруг, словно огромное многоликое чудовище, и каждый был бы счастлив отдать свою жизнь за сына царя.
Фаррах вскинул руку, и все на площади мгновенно замолчали. Ликование стихло, люди напряженно ждали. Фаррах заговорил медленно и с достоинством:
— Жители Сафата! Сегодня, в этот торжественный день, я принимаю высокую честь, оказанную мне моим народом. У меня есть только две цели — безопасность подданных и величие государства. И к этим целям я буду идти с Божьей помощью и при вашей поддержке. И я верю, что вместе мы сможем привести страну к процветанию.
Ответом ему был восторженный рев толпы. Одинокий звенящий голос выкрикнул:
— Слава Фарраху Великому!
И толпа отозвалась:
— Слава! Слава! Слава!
Оглушенный криком, потрясенный случившимся, с опустошенной душой, Олег повернулся и пошел прочь с базарной площади.
По улицам деловито сновали бойцы из отряда Верных Воинов. Коротко переговариваясь между собой, они выламывали двери, врывались в дома, вытаскивали под руки перепуганных обывателей.
Все. В городе больше делать нечего. Покойный Жоффрей Лабарт был прав — никого нельзя спасти насильно.
Хотя нет. У него осталось еще одно дело, точнее — долг.
Старый Тобис. Теперь ему несдобровать. Надо предупредить его.
Загребая дорожную пыль тяжелыми сапогами, Олег бросился бежать к дому лекаря. Кровь стучала в висках. Только бы успеть. Только бы успеть.
Но сердце уже знало, что он опоздал.
Старый Тобис лежал мертвый, раскинув руки, на пороге пылающего дома. Невидящие глаза широко раскрыты и смотрят в небо. Столько лет его не могли поймать с поличным, а теперь, похоже, доказательства больше никому не нужны.
Олег посмотрел на его руки — сильные умные, чуткие, и вдруг подумал почему-то, как много они потрудились на своем веку. Унимали боль, готовили свои снадобья, принимали младенцев… Да мало ли что еще!
А теперь лежат, бессильные, как две коряги.
Олег побрел прочь, ничего не видя перед собой. Отчаяние — великий грех, но бывают минуты, когда это — единственно возможное состояние.