Но отец становился с каждым днем все мрачнее и раздражительнее. А как иначе, когда вся жизнь пошла под откос! Столько лет орлом глядел, а теперь что? Одно тебе звание — пенсионер, одна дорога — в гастроном за кефиром да в поликлинику с анализами, и сиди на солнышке, грейся. А тут еще Наташка, дурочка, под ногами вертится…
Какой липкий дьявол завладел его душой, когда однажды вечером он позвал ее в свой кабинет и сказал, что если она его любит, если хочет быть хорошей девочкой, то должна быть вместо мамы не только днем, но и ночью.
И неизбежное случилось. Потом, конечно, была боль, ужас и отвращение. В первый раз Наташа проплакала всю ночь. Но он объяснил ей, что это бывает у всех, это просто такой секрет, и никому о нем нельзя говорить.
И девочка подчинилась. Она так хотела быть хорошей! И всегда слушалась папу. Учителя и подруги в школе замечали, конечно, бледное до прозрачности Наташино личико, и круги под глазами, и то, что веселая прежде девочка стала вдруг замкнутой и печальной, но спросить никто не посмел — все знали, что в семье горе.
Так прошло почти полгода. Вот и летние каникулы подходят… А у Наташи заметно округлился животик. Она даже не понимала, что значит быть беременной, ей никто не объяснял, что это такое. И только когда она, смертельно бледная, выскочила из-за стола за завтраком, зажимая рот руками, отец понял, в чем дело, — и пришел в ужас.
Кирилл Степанович спешно увез Наташу на дачу, объяснив ей, что она больна, очень больна, но папа о ней позаботится и все будет хорошо. Он метался в поисках знающего, толкового врача, которому можно было бы довериться.
Конечно, в спецполиклинике обслуживание на уровне, но туда обращаться нельзя — мигом все выплывет наружу. Еще и Наташка сболтнет ненароком. Адресов подпольных абортмахеров он не знал, а обращаться за такой информацией к кому-то из бывших сослуживцев тоже нельзя — замучают вопросами. Кирилл Степанович был просто в отчаянии, когда в памяти у него вдруг всплыло знакомое лицо. Коротко подстриженная старомодная бородка клинышком, прищуренные серые глаза за стеклами очков… Профессор Плетнев! Несколько лет назад он был арестован по «делу врачей-вредителей», но после смерти Сталина процесс как-то тихо сошел на нет. Многих тогда выпустили, и Плетнева в том числе. Кирилл Степанович тогда вел его дело. В освобождении Плетнева никакой его заслуги не было, просто линия партии изменилась, но Кирилл Степанович искренне считал Плетнева «крестником». А как же? Вышел на волю живой-здоровый, на своих ногах, ослабел только малость.
Обидно, конечно, идти на поклон к бывшему подследственному, ну да что поделаешь — надо. Профессор выслушал его молча, только переспросил:
— Дочь, говорите? Двенадцать лет?
Потом махнул рукой:
— Хорошо, поедемте.
Всю дорогу длилось тягостное молчание — и пока ехали в электричке, и пока шли пешком от станции через березовый лесок. Молчание угнетало обоих, так что даже свежий воздух и буйная зелень начала лета, омытая дождем, казались чем-то излишним, неуместным.
Уже на даче профессор вежливо, но твердо отказался от приглашения выпить и закусить, даже чаю не выпил и сразу же прошел в Наташину комнату.
Он вышел, на ходу вытирая руки, и сказал мрачно:
— Поздно уже. Загубим девчонку. Куда же вы, Кирилл Степанович, раньше смотрели?
Волохов только зубами скрипнул. Мерзавец! Гнида недобитая! Посмел бы только лет пять назад так поговорить. А теперь осмелели, мать их за ногу.
Что было дальше, он старался не вспоминать. Бледное до прозрачности Наташино личико, вопрошающие серые глаза… И огромный живот, который рос день ото дня. Кирилл Степанович уже не мог ее видеть. Он старался как можно реже бывать на даче, привозил продукты на неделю — и сразу уезжал в город. Хорошо еще, участок большой, на самом краю леса.
А потом настал тот страшный день, когда, приехав на дачу, он застал там посторонних людей. Одни, в белых халатах, деловито выносили на носилках накрытое простыней тело, другие задавали какие-то вопросы… Кирилл Степанович еще пытался отвечать, когда из соседней комнаты услышал до отвращения бодрый голос:
— Надо же, а ребятенок-то живой!
Дальше он не помнил ничего. Голову будто ватой укутало, потом вдруг стало темно и все пропало.
Узнав о рождении внука и смерти дочери, его жена, которая никогда в жизни ему не перечила и головы поднять не смела, вдруг пошла на поправку. Врачи в онкодиспансере только руками разводили — редчайший случай спонтанной ремиссии! Вернувшись домой, она сразу же забрала младенца из Дома ребенка и строго заявила: