И ждал их с радостным нетерпением.
Олег проснулся среди ночи в холодном поту. Резко, рывком, будто что-то разбудило его. За несколько месяцев он уже настолько втянулся в обыденную жизнь, что пребывание в Сафате стало казаться чем-то далеким, нереальным.
В первые дни и недели он еще вглядывался пристально в лица женщин и детей, стараясь отыскать Божье Дитя. Безуспешно. Потом успокоился, привык. Боги знают лучше, не так ли?
Но теперь он почувствовал — время пришло. Что-то изменилось. Сегодня ему вдруг приснился храм Нам-Гет, освещенный мерцающим зеленоватым пламенем, и Жоффрей Лабарт перед алтарем.
— Мир благословен, пока в нем живет Дитя.
Ничего себе — благословен! Стоит пять минут посмотреть криминальную хронику по телевизору или просто выйти на улицу, как в этом начинаешь сильно сомневаться.
А Жоффрей Лабарт невозмутимо продолжал:
— Живи как можешь, человек. Строй свой дом, возделывай свой сад, расти дитя. Но помни — пока у нас есть Божьи люди, в мире сохраняется порядок и закон. Или хотя бы его подобие. Если погибнет Дитя — наступит хаос.
И сейчас Олег бессмысленно таращил глаза в темноту, ежась от внезапного озноба под влажной и липкой простыней.
Что же делать-то, а? Вроде бы только все наладилось — и вот нате…
А в Сафате уже наступила осень. Дни становились все короче, летний зной сменился проливными дождями. Люди старались как можно реже выходить на улицу, даже дома как будто съежились и клонились к земле.
Только царский дворец высился темной угрюмой громадой. Нет больше огней по ночам, не слышно треска фейерверков, музыки и криков хмельных гостей.
Новому властелину не по душе пиры и веселье.
Вроде бы воцарились, наконец, в городе тишина и покой, но недобрая это тишина, тревожная. И многие обыватели ворочались по ночам в своих постелях без сна, прислушиваясь — не застучат ли сапоги под дверью?
Напрасно они напрягают слух. Ночные гости ходят тихо, дабы не возбудить ненужных слухов и кривотолков. К кому пришли, к тому пришли, а утром глядь — был человек, и нет его.
Сгинул.
И во дворце тоже стало тихо. В бывшем Парадном зале новый государь велел оборудовать канцелярию, и теперь пятеро уцелевших книгочеев трудятся там от зари до зари — читают доносы подданных друг на друга, с трудом разбирая безграмотные каракули. Пухлые свитки каждый вечер получает сам царь, он ставит на листках какие-то пометки — и вот опять у отряда Верных Воинов есть работа.
Работа теперь есть у всех, ибо праздношатающийся люд — нищих, уличных певцов, жонглеров, музыкантов, фокусников, проституток и предсказателей будущего — давно убрали из столицы. Каменоломни постоянно нуждаются в свежей рабочей силе.
Царь приказал оборудовать во дворце просторный рабочий кабинет. Стол всегда завален бумагами, а по коридорам шастают туда-сюда то писцы из канцелярии, то солдаты в черном, сопровождающие очередного посетителя (лица их напоминают застывшую маску, а ноги подгибаются от ужаса, ибо неизвестно, куда лежит их дальнейший путь — то ли обратно на улицу, то ли в дворцовые подвалы).
Но сейчас, сидя за столом, Фаррах бессмысленно перебирал бумаги (многие с его собственноручными пометками «исполнить» и «принять меры»). Время шло, работа кипела, но что-то было не так.
Определенно не так. И даже посоветоваться больше не с кем.
Узнав о смерти Хранителя Знаний, Фаррах был вне себя от гнева. Подумать только, как он посмел! Этот уход в никуда, в смерть нес в себе то, чего Фаррах больше всего боялся.
Неповиновение. Своеволие.
К тому же Арат Суф был еще нужен ему. Трудно разобраться в управлении страной, когда рядом нет опытного советчика. Все прежние придворные давно уже казнены или томятся в дворцовых подвалах. Можно, конечно, вызволить кое-кого…
Если только после общения с палачами кто-нибудь из этих несчастных сохранил остатки разума.
Есть отряд Верных Воинов. Хм, верных, как же! Половина уже разбежалась, а остальные заняты только тем, что грабят обывателей. Да и обыватели ведут себя странно. Уже три дня базарная площадь пуста. Никто не торгует, не покупает, жизнь города замерла. Все сидят по домам и трясутся от страха.
Иногда Фаррах и сам испытывал приступы беспричинного ужаса и тоски. Обычно это случалось в предрассветные часы, когда ночь уже кончилась, а утро еще не наступило. Тогда ему хотелось плакать, молиться неизвестно кому, а иногда — закрыть глаза и тихо умереть, уйти в Далекие Поля, о которых ему в детстве рассказывала мать.
— Боги! О боги! Неужели я, Фаррах Великий, Властелин Сафата, такой же раб судьбы, игрушка в руках Неведомого, как и жалкий безумец Делфрей Аттон?