— Информирую! — выдала я, наконец. — Я — чужая невеста!
— Помню, я помню, этого, как его? — зеленоглазый помахал рукой, пытаясь выговорить заковыристое имечко моего жениха.
— Иеронимуса Фертейнского! — помогла я ему.
Имя почему-то произвело странный эффект: парень посмотрел на мои губы, слегка покраснел, кажется, нам пришла в голову одна и та же мысль.
— Ладно, — я придвинулась к нему, — целуемся на прощание и разбегаемся.
— То есть как это? — спросил он.
— Не хочешь целоваться, не надо, — надулась я.
— Отчего ж не поцеловаться, — он обнял меня горячими руками и прижал к себе. — Но прощаться нам еще…
Я закрыла глаза, а потом вытаращила, потому что мои розовые штанишки, с вышитыми белыми бабочками, показались мне совершенно лишними, и рубашка распахнулась, будто была живой и подыгрывала своему хозяину. Да, рубашка была этого зеленоглазого недоразумения среди магов.
Его руки смяли мою грудь, а я, несовершеннолетняя воспитанная девица, восемнадцати лет отроду, вцепилась в волосы парня, как дикая камарранда! Мое строгое воспитание обливалось слезами, но перебирать блестящие мягкие пряди было необыкновенно приятно.
— … ра-а-ано… — прошептал он, стягивая рубаху с моих плеч.
— Э-э… ты чего? — возмутилась я, но его тонкие пальцы заскользили по моим плечам, вызывая сладкую истому и желание сорвать оставшиеся тряпки, отделяющие меня от наслаждения и того… чего я и не представляла, но предчувствовала, такого сладкого, такого важного сейчас. Самого важного…
Горячие губы парня прихватили соски, потом ткнулись в ложбинку между грудями.
— А… почему… я в твоей рубашке проснулась? — выдохнула я, борясь с яркими всполохами в глазах и сладким томлением между ног.
— Потому… — он задыхался, — платье свое ты испортила… о… милая-а-а-а…
— Неужели меня вытошнило? — мои руки дрожали, колени подгибались, внутри пылало и горело.
— Нет, соус вылила, целое блюдо… — он рывком прижал меня к себе, резко дернулся и обнял опять, но нежнее, мягче.
— Ты красивая… — пробормотал он, откидываясь на подушки, которые все до одной подгреб под себя.
— Заезжено, — буркнула я, чувствуя, что меня обманули, словно увлекательная книга оборвалась на самом интересном месте.
— Хорошо, — усмехнулся грустно он, — твои глаза, как ночь, пронизанная светом далеких звезд.
Его губы ласкали мои веки, щеки, виски. Я почувствовала себя очень странно, мне хотелось большего. Но подлый зеленоглазый остановился.
— Твои губы, как лепестки последнего шиповника, цветущего на пике лета, — его губы коснулись моих, потом он поцеловал меня, совершенно иначе, нежно, нежно, усиливая невыносимое томление.
— Твои волосы… — но я ухватила его за черные пряди и прижала его рот к своему, просовывая язык так далеко, как только возможно и прикусывая зубами нижнюю губу зеленоглазого поганца.
— Какие еще волосы, если мы с губами не… договорили! — прошипела я, оторвавшись от него, чтобы вдохнуть.
— Оу! Зубы, как жемчуг, острые и беспощадные, к любимым, как к врагам… — выдохнул он, сдергивая рубашку с меня и просовывая руку в мои штанишки, а потом между бедер.
— Нет! Я ведь девушка? — прозвучало полуутвердительно-полувопросительно.
Он не ответил, но руку вынул, чтобы пропеть на ухо:
— Волосы — золотой поток на рассвете в горах Рэйнсмарры, — и нахально повторил движение, на этот раз просунув пальцы гораздо дальше между моих ног и…
— Ты говори, — прошептала я, — не останавливайся, — и потерлась о его пальцы внутри меня, понимая, что мои слова прозвучали двусмысленно.
Но на это мне было наплевать. На все было наплевать, если быть честной перед самой собой.
— Да… — выдохнул он, целуя мои груди и облизывая соски, так что я вся потянулась за его языком, и насадила себя на его пальцы.
Было больно, он как-то догадался об этом и быстро вынул руку, чтобы потом опять просунуть пальцы между бедер.
— Кожа, белая и сладкая-а-а, как… как молоко горной камарранды, — прошептал он, вызвав мой смешок.
Но умный мальчик, не стал уточнять, что меня рассмешило, а продолжал целовать, гладить, пробовать на вкус и сводить с ума. Между ног у меня стало влажно и очень томительно, такое чувство, что развернула конфету, даже облизала, но съесть не дают, вот, вот еще немного и будет сладко…
— Ну, же… — простонала я, не понимая, что говорю и зачем.