— Тогда позови Казимира, Ванчу и Серафима Стрельцова и отдай им приказ лично и проинструктируй Казимира.
Через час граф Казимир, Ванча с тувинцами и Серафим Стрельцов со своими гвардейцами выступили в очередной боевой поход. Товарищ Настрадамус не подавал никаких плохих сигналов, но настроение у меня было отвратительное.
Через трое суток благополучно вернулся Серафим Стрельцов со своими гвардейцами, приведя пятерых пленных казаков. Со слов Серафима все произошло быстро и буднично. К спящему лагерю казаков вышли на рассвете, казаки не успели и слова сказать, как их всех повязали. В одном из казаков граф Казимир признал знакомого, немца шедшего с пограничным караулом. Появление нашего поляка живым и здоровым, да еще и с такой свитой, потрясло его и он честно ответил на все заданные вопросы. Немца звали Отто Шольц.
Он согласился провести наших доморощенных диверсантов в Красноярск, на одной из окраин которого был дом графа Валенсы. Шольц рассказал, что у графа с десяток людей, русских среди них нет. Все католики и иезуиты. Он приехал из Пруссии год назад и привез тайное письмо генерала ордена иезуитов Лоренцо Риччи, заточенного в Риме в замок Святого Ангела с тринадцатью видными иезуитами, среди которых были его секретарь и пять помощников, ведавших делами ордена в Италии, Польше, Испании, Португалии и Германии. Письмо Лоренцо Риччи написал незадолго до своей смерти в ноябре 1775 года.
На допросе пленные казаки рассказали нам, что только последний год Валенса стал появляться на людях, до этого почти никто в Красноярске не знал о его существовании, хотя в здешних местах он появился года три назад. Любви никто к нему не питал, а за последние полгода многие стали просто ненавидеть графа. Он откровенно начал подминать под себя всех и вся. Несколько человек, имевших «счастье» помещать Валенсе, просто исчезли.
Все дороги к нам были перекрыты по его приказу. Казаки почти поголовно недовольны тем, что их вынуждают служить этому человеку. Они рассказали мне, что помимо Мирской тропы караул выставлен и на Большом пороге, что бы исключить попытку пройти по Енисею. Все пленные заявили, что не против пойти служить нам, но опасаются за свои семьи.
Посовещавшись мы с Ерофеем решили освободить пленных казаков и отправили их домой по Мирской тропе. Что-то нам подсказывало, что они сагитируют караулы на тропе и около порога идти домой.
В отсутствие Мергена тувинцы в наших пределах напрямую подчинялись Илье Михайлову. Языкового барьера уже не было, многие тувинцы сносно говорили по-русски, а некоторые наши люди прилично овладели тувинским. Илья для охраны наших рубежей привлек почти всех тувинцев и все тропы на Северах и по реке Таловке стали надежно контролироваться гвардейскими нарядами, усиленными тувинцами.
Ерофей успешно выздоравливал и закончив все наши дела в Железногорске, мы вернулись в Усинск. Перед отъездом я еще раз заглянул на местный завод. Кирпичное производство процветало, а вот с добычей железа становилось все хуже. Невооруженным глазом было видно, что скоро озерное месторождение иссякнет.
В Усинск я вернулся уже затемно. Машенька естественно ожидала меня, Ерофей с Осипом приехали раньше и она знала о моем возвращении. Увидев меня он совершенно неожиданно для меня разрыдалась.
— Гришенька, родной, я так боюсь за тебя. Соня, вон целый день прорыдала, пока известие не пришло, что Ерофея прооперировали и он жив. Я, Гришенька, хочу быть слабой женщиной, как вот ты рассказывал в том времени, — я много рассказывал о покинутом мною времени и Машенька не раз говорила, что завидует многим сторонам жизни женщин конца 20-го века. — Я устала быть светлейшей княгиней, хочу быть просто твоей женой и мамой Ванечки.
Если бы кто-нибудь записал всё, что я в ту ночь сказал своей жене, то наверное это было бы величайшее произведение о любви! Не даром говорят, что женщина любит ушами. А так как я не только говорил, то настроение моей супруги быстро поменялось. На рассвете я правда физически был как выжатый лимон и жутко хотел спать. Но после двух часов утреннего сна под крылышком любящей женушки я был свеж, бодр и полон сил.
Утром я поделился с Машенькой тем, что просто не давало мне покоя, почему наши люди так самоотверженно живут, работают и служат? Почему все беспрекословно выполняют все, что от них требуется?
— Гришенька, ты еще всё оцениваешь с позиций того времени. Это там у людей есть свободное время, как ты говоришь личная жизнь, — Машенька опять воспользовалась моими рассказами. — Спроси у тех, кто работал на заводах, сколько часов там длился их рабочий день. Люди не знают другой жизни, везде был тяжелый, каторжный труд. Унижения, побои, издевательства, постоянный страх. Они так жили всегда и везде. А здесь над людьми никто не издевается, не бьет и не принуждает ни к чему. Люди не боятся жить.