А дальше и вовсе... какая-то молва (между теми, кто там в очереди стоял), что, вроде как, потасовка страшная в СИЗО случилась. Многие заключенные пострадали.
Остается лишь молиться, что бы... Рогожина всё это не коснулось.
В прокуратуре меня тоже не хотели ни видеть, ни слышать. Ни заявление принимать. Вокруг Федьки... будто глухую, не пробивную стену выстроили.
Руки опускаются. Черти что.
Я уже не ведаю, что делать. К кому идти на порог, кому кланяться. Ничего не знаю...
***
Многих обошла старых знакомых отца (бывших коллег и подчиненных). Да только толку было ровно столько, сколько и доселе: кто делал вид, что не узнает меня и не понимает о ком говорю (наглая, мерзкая ложь - по глазам даже видно!), а кто тактично отнекивался, ссылаясь чуть ли не на глобальное потепление, что априори помешает даже попытаться мне помочь, а не только довести дело до конца, добившись в нем успеха.
Оставался лишь Пухтеев, который и занял нынче должность отца. Как не крутите, Валерий Валерьевич, а Вы все же должны быть Соколову благодарны за столь скорое продвижение по карьерной лестнице вследствие "любезной" скоропостижной его "отставки".
Не прогадала. Хотя, конечно, он проявил вовсе другой интерес, нежели я ожидала. Нет, конечно. Сразу я отрицала все свои догадки, ощущения... и всячески пыталась адекватно объяснять его странные взгляды, ухмылки, но... пришел день, когда "Дядя Валера" окончательно расставил все точки над "и", откинув все мои сомнения и надежды.
Разузнал. Всё, что (якобы) смог, всё разузнал, громом прозрения прибивая, пришпиливая меня к месту относительно Федьки: Буторин. Как выяснилось, за всем стаял Буторин - родственник Матросова. Он был адвокатом Рогожина. А значит, и Серебров при деле. Однозначно, без этого лешего не обошлось.
Обмерла я, давясь шальными мыслями, примесью желчи и полного разочарования в жизни, отчаяния. Учтиво молчал и мой собеседник: давая сполна охватить и переварить услышанное.
Да только... нервы нервами, а решать что-то да надо!
Вздрогнула, вырываясь из омута жути. Взор на Пухтеева:
- И что теперь? Как? - нервически я сглотнула слюну. - Валерий Валерьевич... а Вы бы могли?.. Не бесплатно, конечно! У меня тут немного с собой, а там еще...
Но не дал договорить. Шаги ближе - и вдруг коснулся моего плеча, провел, погладил по руке (поежилась):
- Солнце! Ну ты чего?! Мы же не чужие люди...
- И? - дико таращу на него глаза, захлебываясь наперебой мыслями и тревогой.
- Ну что "и"? - милая, добрая улыбка. - Какие деньги? - наивной, лживой мелодией. - Разве в них счастье? - робкая ласка, игра пальцев на моей коже.
- Я Вас не понимаю, - пытаюсь отступить, вырваться, но вмиг силой сжал в объятиях. За плечи. Удержал на месте. Лицом к лицу, на расстоянии вдоха.
- Хватит дурочкой прикидываться, - громом, хотя и рисованной картиной доброты. - Всё ты понимаешь. И это обоюдная выгода.
Напор - и вдруг попытался притянуть к себе, впиться поцелуем мне в губы. Дернулась я в ужасе в сторону, со всей силы разрывая хватку, - не сопротивлялся. Отпустил. Тотчас попятилась я, пока не уткнулась в стену. Обомлела в ужасе:
- Вы чего? - вытаращила на него очи, захлебываясь окончательно прозрением.
- Как чего? - и снова эта его непонятная, многозначительная, с примесью неуверенности, робости улыбка, кроя истинные эмоции. - Я - мальчик, ты - девочка.
От творящегося кошмара уже буквально затрясло всю меня. Сердце, как и все мышцы в теле, сжались в тугой комок.
Идет, наступает неспешно Тиран. Загоняет Охотник свою жертву.
Едва попыталась медленно отступить (дабы не воззвать к агрессии), прорваться к двери, как в момент преградил путь. Резвый выпад, напор - и схватил меня своими клешнями. Сжал за грудь - убийственным жаром отвращения, вконец ошеломление обдало меня с ног до головы.
- В-валерий В-валерьевич! - взвизгнула в ужасе. - Вы же папин товарищ!
- Так тем более! - еще сильнее его натиск. Скатилась ладонь вниз, попытка проникнуть мне между бедер.
Дернулась, пнула со всей дури его от себя, невольно повалившись на бок - и снова откровенно поддается, будто наслаждаясь этой игрой.
- Да вы! Да вы мне в отцы годитесь! Д-да... да даже в деды!
Еще рывок - и прилипла к дверному полотну. Разворот. Лицом к лицу, а рукой уже потянулась к ручке.
- Ну... - многозначительно протянул. Ехидная улыбка. - Так и ты давно не "девочка". Всем известно: замужем, ребенок есть. Но к чему эти условности? - мерный, хладнокровный голос, будто на рынке за кусок мяса сторговывается.
Дернула я ручку. Несмело - тщетно, а затем уже и вовсе откровенно, дерзко.
- Я запер, - насмешливо-надменное. Ядовитое. Шаги неторопливые ближе. - Но... давай договорим.
Окоченела я на месте, осознавая, что птица в клетке...и вряд ли живой уже ей выбраться.
- Простите... но нам не о чем говорить, - бормочу невнятно, захлебываясь жутью. Дрожу. Откровенно дрожу, едва уже не исхожусь от слабости влаги, а руки - те и вовсе начали позорный пляс, выдавая мою слабохарактерность.
- Даже... - заговором, голос перешел на шепот. Еще ближе - вплотную. Но еще не касается, не хватает меня - откровенно наслаждается моим страхом, волнением. Своим предвкушением. - Даже... ради своего Рогожина? Несколько тайных встреч? Никто ничего никогда не узнает.
- Деньги, - сжалась, скрестила я руки на груди, желая хоть немного скрыть свое состояние. Попытка отстраниться от него подальше, не выдерживая, сгорая уже под этим кислотным напором его близости (еще сильнее подалась, прибилась к выходу, к щели в двери). - Деньги - это максимум, что я могу предложить. Сорок тысяч. Даже сорок три, - нервически сглотнула слюну. Хотя уже и сама готова его молить, чтобы бросил затею - отказался. Не верю, вовсе не верю больше этой скотине, хоть он и последняя моя надежда.
Рассмеялся вдруг - отчего еще больше шпоры мороза искололи меня всю. Сердце отчаянно, в агонии забилось. Задыхаюсь.
- Зая, - лезвием по слуху, по рассудку, по нервам с душой. - За такую сумму... тебе тут даже бумажки в толчке никто не подаст, а не то, чтобы... Да и потом, сама понимаешь, я этими делами давно уже не занимаюсь, их не касаюсь. А мои ребята - минимум шестизначные суммы в графе "получено" своего личного счета различают. А с учетом, что там Серебров со своим "синдикатом" замешан, - всё обретает и того иной вид, и как бы родные рубли в валюту уже не переросли. Так что... - доброе, заботливое, вкрадчивое... лживое, мерзкое, гнилое, - хватит ломаться... Иди ко мне.
Но едва только попытался меня обнять, как дернусь, в ужасе взвизгнув:
- Нет! - отскочила в сторону, к окну.
И снова поддался. Не рванул за мной.
Живо ныряю в сумку, достаю оттуда конверт с пятью тысячами:
- Вот вам, - мигом бросаюсь к его столу, швыряю оного в кучу его бумаг, - за беспокойство, и за то, что успели разузнать. Благодарю за всё, но мне пора.
- Подумай, - поспешно, чувствуя, что проигрывает бой. - Ему очень много грозит. Полжизни пройдет... что его, что твоей. Всё равно ж не дождешься.
- Дождусь, - с вызовом в глаза. - Его - дождусь. Выпустите меня... - дрогнул в сомнениях, в мольбе голос, - пожалуйста.
Сверлю, как еще никогда и никого, требовательным, вопящим взглядом. Живой - не дамся. Не дамся, старый к*зел! Из окна выпрыгну! Но не дамся, мерзкая ты, убогая, похотливая тв*рь!
Хмыкнул вдруг. Разворот. Нырнул рукой в карман - и снова движения. Зазвенел ключ в замке, щелкнул затвор.
- Неделя-две... У тебя есть время подумать. Но, а если расскажешь кому наш... "секрет", - обернулся. Сцепились взоры: теперь уже его очередь пронзать меня убийственной чернотой. - Накажу. Всех накажу. Федя, да? Ты, что ли, в честь этого своего... - кивнул головой, - Рогожина назвала?