Эгин едва не выронил лотос из рук от неожиданности. Из сказанного гнорром следовали как минимум две странных вещи.
Во-первых, что он не варанец по рожденью, хотя говорит на варанском безукоризненно. Во-вторых, что он помнит не только свое настоящее имя, но и свою настоящую семью. Вдобавок, выходит, что Лагха прожил с ней достаточно долго. Вряд ли грудной младенец способен оказывать действенную помощь старшим братьям в охоте на птиц! До этой минуты Эгин был уверен, что некогда на Медовом Берегу он узнал от своего друга и учителя Авелира полную или почти полную историю гнорра Лагхи Коалары.
Из этой истории следовало, что наставником Лагхи, научившим его основным действенным магическим приемам, был темный маг-эверонот по имени Ибалар.
В частности, он подготовил Лагху к тому, чтобы пройти устрашающую Комнату Шепота и Дуновений и выйти живым из прочих испытаний, уготовленных смельчаку, который дерзнет претендовать на то, чтобы стать главой Свода.
Именно Ибалар подсказал Лагхе, как победить здравствовавшего на тот момент гнорра Карувва. Все эти науки Ибалар вдалбливал в него с одной целью: чтобы после того как Лагха убьет Карувва, использовать его в своих магических и в некотором роде политических целях. Однако, почему-то Эгин был уверен, что Ибалар взял для своих нужд маленького варанца-сироту или, может быть, даже мальчика, учащегося в одном из номерных поместий Свода!
– Так вы южанин? – промолвил ошарашенный Эгин.
– Ну да, Эгин. Я мог бы и не говорить вам об этом. Если бы не заметил, что вы серьезно сомневаетесь в моем авторитете по части охоты, – с нескрываемой иронией сказал Лагха.
– Раз так, объясните мне тогда зачем нам шесть кроликов. Вы ведь сами сказали, что мы можем сделать только одну попытку?
– Для того, чтобы Король Лазури заинтересовался нашей наживкой, кролик должен быть очень свежим и еще теплым. Это значит, что нам придется убивать по кролику каждые два часа, уносить старого подальше и снова ждать…
– Соблазнительная перспектива. Ну хорошо. А если вместо Короля Лазури на кролика спустится какая-то другая птица?
– Об этом тоже придется позаботиться вам, Эгин. В этом деле нет ничего лучше заклинаний. Заклинаниям я вас научу.
Ночь Эгин провел в бедном местечке – в том самом, откуда родом были назначенные на заклание кролики.
Но поспать толком ему так и не удалось. Его грызли изголодавшиеся по благородным гиазирам клопы, на языке вертелись южные заклинания, завлекающие грифов. Тем не менее, к рассвету Эгин уже был на той поляне, что загодя отметил Лагха.
Эгин задушил первого кролика, вспорол ему живот, как учил Лагха, и разбросал внутренности неподалеку от тушки лежащего на боку зверька.
Затем он тщательно развесил сеть в ветвях двух сосен и вывел длинную веревку в шалаш из сосновых ветвей, который соорудил еще вчера.
Потом Эгин долго тренировался в приведении сложного механизма из веревок в действие. Наконец, он тщательно подмел опушку и разбросал всюду свежую хвою. Оставалось затаиться в шалаше и ждать.
Ненадежное зимнее солнце ненадолго выскочило из-за туч и вскоре снова пропало. Лес стал пасмурным и неприютным. Эгин занимал себя воспоминаниями. Больше всего он боялся заснуть. А в сон его клонило непреодолимо.
Лучи солнца не проникали сквозь серую облачную плеву, а значит определить время более или менее точно было сложно. Когда по расчетам Эгина наступил полдень, он живо покинул свое убежище, забрал похолодевшую тушку зверька, зарыл ее неподалеку и положил на старое место нового кролика. Король Лазури все не появлялся.
От непрерывного смотрения в одну точку у Эгина затекла шея и начали слезиться глаза. Он сменил позу, но от этого его шансы задремать, казалось, лишь удвоились.
Эгину пришлось признать, что охотник из него никудышный. И не удивительно – всю свою жизнь он считал охоту чем-то средним между блажью и свинством. И, надо же, сейчас именно эти презренные охотничьи навыки – терпение, алчность и тупая собранность – оказались ему нужней всего!
«Может быть, Король Лазури уже прилетал, но, заметив, как я меняю мертвого зверька на свежего, сообразил что происходит и отправился восвояси? Ведь говорил же гнорр, что грифы – очень умные птицы?» – спросил себя Эгин.
Чтобы как-то развлечься, он отпер Белый Цветок и поделился своими опасениями с гнорром.
– Если птица уже прилетала, она никогда не вернется вновь. Поэтому об этом лучше не думать. Лучше полагать, что, наверное, сегодня госпожа Далирис отменила прогулку своего любимца…
– …Или что пока мы с вами наслаждались чудесами Ита, госпожа Далирис подрезала ему крылья. Чтобы не потерялся, – процедил Эгин.
– Это вряд ли, – отвечал гнорр. – Далирис может выдергивать ноздри лакеям за то, что они храпят в своих каморках, и сечь батогами крестьян, когда ей кажется, что они нарочно не моются, дабы оскорбить ее эстетические чувства. Но она никогда не причинит вреда птице. Такая уж она женщина.
– Скоро солнце зайдет, – мрачно сообщил Эгин. – Кстати, а по ночам грифы летают?
– Нет. По ночам – нет. На севере – никогда. Северная ночь кажется им самим небытием.
– По крайней мере, ждать осталось недолго, – утешился Эгин.
Ветра не было, лес казался нарисованным акварелью на свитке величиной с полнеба. Заходящее солнце подмигнуло Эгину сквозь узкую щель между горизонтом и нижним краем сырой облачной простыни. Стволы дальних сосен сверкнули живой медью и на секунду стали похожи на волосы Овель. Чудесные, каштановые волосы с медными отсветами, какими однажды видел их Эгин.
Тогда Овель была в платье из золотой парчи, шлейф которого, изукрашенный жемчугом и стразами, был таким тяжелым, что Овель едва передвигалась… Тяжело ступая, она шла по аллее пиннаринских Публичных Садов, нервно обмахиваясь элегантным шелковым веером. Овель высокомерно глядела по сторонам, высматривая среди гуляющих молодого аррума Опоры Вещей Эгина…
В своем золотом платье с шлейфом, драгоценностей на котором было больше, чем в ином провинциальном казначействе, она была похожа и на куклу, и на богиню одновременно. Эгин нарочно замешкался, чтобы продлить радость сопричастности этому чудесному шествию.
Внезапно из кустов самшита на аллею выскочила курочка павлина. Она стремительно пересекла дорогу прямо перед рассеяно глядящей вдаль Овель. Та испугано ойкнула, остановилась и закрыла лицо широким златотканым рукавом… Это движение – вспышка золота, смазавшая свечение медно-каштанового шелка волос, – врезалось в память Эгину так отчетливо и так мучительно, что на глаза его невольно навернулись нежданные слезы.
На мгновение Эгину показалось, что его сморил сон. Эгин встрепенулся всем телом – но нет, глаза его были открыты, если он и грезил, то грезил наяву. Эгин снова переключил свое внимание на поляну, где лежал кролик, но там не было ничего, кроме уже знакомого золотого всплеска, то и дело закрывавшего медно-каштановое сияние сосновых стволов. «О Шилол Изменчиворукий, да это же Король Лазури!»
Огромная золотая птица с мощной, опушенной серебром и длинной, словно туловище тропической змеи шеей, садилась на поляну.
«Почему этот гриф зовется желтым? Да он же золотой!» – пронеслось в голове у Эгина.
Он замер в немом ликовании. Король Лазури имел воистину королевский размах крыльев и королевскую повадку.
Величественно спустившись на опушку, гриф вонзил когти в тушку черного зверька и уже готов был взмыть в небо, а Эгин все смотрел на него, словно зачарованный похотью юноша на предмет своих воздыханий. Он был готов поклясться: перед ним не живая птица, нет – колдовское наваждение!
Он задумчиво наблюдал за тем, как Король Лазури с трудом отрывается от земли. Вдруг все внутри Эгина перевернулось вверх дном и он с печальной, звонкой ясностью осознал, что еще секунда – и золотое наваждение взмоет в свинцовеющие небеса!