казалось, что они здесь уже целую вечность и что юная девушка
проходила уже тысячу раз.
Их больше ничего не интересовало. Если иногда Файруа
дремал до полудня, то всегда находился кто-нибудь, чтобы
закричать ему:
- Эй, говори же, Фай! Время подходит!
Все знали, что Файруа до войны был портным.
- Ты мог бы ее одевать, твою блондинку, - говорили раненые.
Файруа думал: «Как же я теперь, одноногий, буду сидеть со
своей работой на столе?»
Мазарг изнемогал. Он испытывал ревность или даже зависть.
Он надеялся выйти из госпиталя раньше Файруа. «И потом, на
своих костылях, ну что за вид он будет иметь?» В то время как он
себя представлял разгуливающим, широко расправив плечи, по
улицам города.
Днем у Файруа возникла идея вырезать сердце в старом листе
пропуска; три раза, когда проходила светловолосая девушка, он
протягивал бумагу к оконному стеклу.
На следующий день Файруа широко улыбнулся и сказал:
- Она прикрепила брошь в форме сердца на свое платье.
- Какое у нее платье?
- Оно с зелеными цветочками.
Прошло еще два дня. Затем, утром Файруа, как обычно
засыпанный вопросами, ответил:
- Нет, она не проходила.
Это было в тот самый день, когда врач, ощупывая ногу Файруа,
покачал головой, посмотрел внимательнее на температурный лист, и
сделал медсестре знак веками, который означал: «А я что говорил!»
В тот же вечер, Файруа, повернув глаза к окну, пробормотал:
- Все это не смешно...
- Что это значит? - сказал толстый Лувьель.
Файруа не ответил.
- Ну, что, в этот вечер ты ее больше не видел, твою девушку?
- Нет! ... она прошла ... с другим ...
- Может быть, это ее брат?
В палате воцарилось молчание.
- Вообще-то это естественно, что у нее есть парень, - подумал
Лувьель. - Но она не должна была все-таки проходить здесь с ним.
В течение ночи Файруа отпустил несколько замечаний, не
отдавая в этом отчета. На следующий день он не вышел из своего
бесчувственного состояния, не посмотрел ни разу в окно, и вся
комната уважала его печаль.
А затем, вечером, к общему (исключая врача) удивлению, он
умер.
Его тело вынесли, и на его койку положили свежие простыни.
Мазарг позвал медсестру и сказал ей, что хочет занять койку
Файруа.
Медсестра испытывала к Мазаргу заметную симпатию; он
сменил место.
Всю ночь он не сомкнул глаз. Его воображение рисовало ему
зеленые цветочки, светлые волосы...
Утром вошла медсестра и подняла занавеску в тот самый
момент, когда Мазарг начал, наконец, засыпать.
Одним прыжком он пробудился и приклеился лбом к оконному
стеклу.
- Ох, - закричал он, опустившись на подушку.
- Ну, что? Что с тобой? Ты болен? - сказали другие.
Мазарг попытался принять непринужденный вид.
- Да, я догадывался об этом с самого начала, что он подшутил
над нами, - сказал он. - Но, тем не менее, я хотел убедиться сам...
С другой стороны окна не было ничего, кроме внушительной
серой стены и нескольких куч мусора...
Тогда толстый Лувьель, заключенный в свой белый гипс,
почувствовал, что слезы появились на его лице...