— Джо, так ты пойдешь? — переспрашивает Лукас, преданно заглядывает ей в глаза. Только Лукас умудряется с высоты своего немалого роста смотреть на людей снизу вверх. Наверное, весь отдел судмедэкспертизы у них такой, особенный, кривит она губы в улыбке. — Док поворчит и придет. Не обращай внимания, это все последствия бездарно проведенных выходных, — шепотом доверяет ей чужую тайну Лукас и кивает на Генри у окна.
Доктор Морган распрямляет плечи и касается рукой стекла.
На каталке лежит найденный на углу Сорок седьмой и Третьей авеню мужчина с зашитой после аутопсии грудной клеткой. Согласно заключению, которое появилось на ее столе два часа назад, Саймон Хантер умер по естественной причине, и даже такой скрупулезный человек, как Генри, не смог найти что-либо, указывающее на другую версию смерти. В этот раз — как и в те другие, которые удастся пересчитать по пальцам одной руки, — все было именно тем, чем казалось на первый взгляд.
Джо понимает, что глупо отрицать рассказанное Генри, как и глупо было не дослушать Эйба тогда, когда доктор-мать-его-за-ногу-Морган психанул и спрятался в домашней лаборатории, благо хоть не достал из второго ящика секретера липовые паспорта и не сбежал вместе с как минимум вдвое старше «приемным сыном» в Аргентину. Но к сожалению, Джо ничего не может с собой поделать. Сейчас ей не до сверхъестественной чепухи, сейчас ей разобраться бы с тем, во что она превратила свою заурядную жизнью.
Лукас воспринимает ее кивок как согласие и с возгласом «Юху!», пританцовывая, тянет тележку с покойником в морг.
Генри кладет трубку и шумно выдыхает, отлепляется от окна. С запотевшего стекла постепенно исчезают слова с причудливыми завитушками — только доктор Морган может так изящно мелко хулиганить. И Джо направляется к выходу вслед за Лукасом, но краем глаза замечает, что с Генри происходит что-то неладное: вместо жизнерадостного, собранного всезнайки доктора Моргана за стол садится потерянный, опустошенный человек.
В животе молниеносно разворачивается холодный клубок страха, когда Джо подходит к Генри. Темные круги от недосыпания, землистого цвета лицо и красные капилляры в карих глазах.
— Эйб, — хрипло отвечает он на незаданный вопрос.
Генри трет виски, рывком встает и тянется к вешалке, где висит его халат и черное твидовое пальто. А сердце Джо сжимается в крохотный трепещущий комочек, когда она понимает, что произошло нечто непоправимое.
***
— Ты не обязана со мной сидеть, — твердо говорит он, и Джо мучает подозрение, что именно через отрицание доктор Морган пытается попросить ее остаться. — Иди домой, Джо, я справлюсь, — шепчет Генри у порога антикварной лавки, и она вслед за ним проходит внутрь, игнорирует возможность спрятаться у себя в доме и надраться до потери пульса, только чтобы забыть о пронзительном писке медицинских приборов из палаты Эйба. — Я справлюсь, — громко повторяет Генри, будто сам себя пытается в этом убедить.
В магазинчике темно. Свет от автомобилей обрисовывает длинные тени на столах и стенах. Джо идет к прилавку и нашаривает у дверей в подсобку выключатель. Генри все так же потерянно стоит у письменного стола: пальто расстегнуто, бахрома длинного шарфа почти касается пола. Генри пробегается кончиками пальцев по краю чашки «Лучший на планете сын» с дурацким ежом в красной рождественской шапочке и закрывает глаза. А Джо впервые так сильно хочется его поцеловать.
Он справится, конечно, он обязательно справится, повторяет про себя Джо и ни на мгновение не верит собственным словам. Видеть Генри таким уязвимым больно, как и больно знать, что будет дальше, если Эйб… Если… Не очнется. Доктор Морган, феноменальный судмедэксперт, который не раз выручал их в расследованиях и почти стал полноценным членом команды убойного отдела, с легкостью исчезнет в неизвестном направлении. И вряд ли его кто-нибудь найдет. Может, какие-то умения он и не приобрел за время своей насыщенной и вроде-бы-длинной жизни, но прятаться, по словам Эйба, Генри научился мастерски. И она совершенно не горит желанием проверять это его мастерство на практике.
— Если хочешь, поговори со мной, — предлагает Джо, когда Генри обнимает ладонями чашку и уже не делает вид, что читает газету, а бездумно смотрит в пустоту. У аккуратного доктора Моргана пальто и шарф неопрятным комом валяются на стуле, и это уже что-то да значит. А она все никак не найдет себе места в комнате и на самом деле не знает, зачем просит Генри говорить — чтобы успокоить его или себя. — Может, так тебе станет легче.
Руки у него холодные, даже несмотря на обжигающе-горячий кофе, который он оплел пальцами. Такое впечатление, будто тепло не может проникнуть в тело Генри. Она смотрит в уставшие темные глаза и едва сдерживает порыв пробежаться пальцами по его волосам в утешающем жесте.
— Знаешь, может, ты опять мне не поверишь, — начинает он тихо, — но когда Эбигейл исчезла, я думал, что сойду с ума. Правда, Джо, — Генри снова ловит ее взгляд, — я был на грани помешательства, и если бы не Эйб, я не знаю, что бы сделал. Возможно, так и сидел десятилетиями в той квартире и ждал от нее вестей. — Он вздрагивает и качает головой, будто физически пытается избавиться от всколыхнувшего память воспоминания. — Эйб вытащил меня, спас и больше никогда не покидал. — Две глубокие морщины проявляются на его переносице. Генри медленно втягивает воздух через нос. — А сейчас, когда ему нужна помощь, я ничего не могу сделать.
Старость неотвратима, вертится в голове у Джо. Такой порядок в жизни, великом замысле или еще чем-то подобном загадочном, необъяснимом и туманном. Но если на мгновение предположить, что Генри сказал ей правду, то кто для него все эти люди из его прошлого и настоящего? Время летит слишком быстро, секунды с минутами и игроками покрупнее проворно ускользают от человека, а сам человек превращается в песок или глину, которыми, согласно преданию, был когда-то.
«Кто же мы все для тебя, Генри?» — пульсирует под горлом вопрос. Наверное, что-то вроде светлячков в саду, — такие же быстро угасающие и абсолютно бесполезные.
И Джо больше не колеблется, она выпускает руку Генри из своих и обнимает его поникшие плечи.
— Мне страшно, Джо. Мне так страшно, — он прижимается щекой к ее щеке. — Это неправильно, когда отцы вынуждены хоронить своих детей.