— Ле-енька, а Лёнька… Это ты под мостом-то, что ль?
Я так на пятки и сел и еще тише говорю:
— Я-а… А ты кто?
— Шу-урик… — отвечает мне боязливый шепоток.
И, веря и не веря, я выбираюсь медленно из укрытия, гляжу вверх, а там и правда стоит под высокой луной у темных перил в коротенькой своей рубашонке, в узеньких порточках, весь такой взъерошенный, весь такой перепуганный, что даже и смотреть жалко, мой гонитель и соревнователь Шурик.
И вот тут я окончательно ослаб.
Я чуть не заревел от радости. Я как на корточках сидел, так и опустился совсем на траву и едва уж теперь выговариваю:
— Честное слово?
— Что — честное? — переспрашивает Шурик.
— Честное слово, что ты взаправдашный?
— А какой же? Вот, поднимайся да потрогай… Я ведь к тебе, Лёнь, на выручку прибежал… Мы там ждали тебя, пождали, а тебя все нет и нет, вот я и примчался…
Он говорит, а сам все оглядывается на черные елки, оглядывается на белые полосы встающего над бочагами тумана, и мне видно, что от страха своего он все еще не опомнился. И мне слышно, он там на мосту этак прерывисто воздух в себя наберет, да при этом еще и всхлипнет. Наберет — и всхлипнет…
А я и сам всхлипнуть теперь готов. Но уже не от ушедшего испуга, а от удивительно нежной нежности к Шурику, которая вдруг охватила меня всего. И мне даже как-то неловко, как-то немножко совестно и непривычно от этого, и я лишь опять невнятно бормочу, шарю по траве одной рукой вокруг себя:
— Подожди, Шурик, подожди… Я счас!
Я ищу светлячков, но их уж нет. Они куда-то попрятались. И горит лишь тот, что у меня в горсти, — даже странно, как я его не выронил.
И тогда я с ним полез по крутому склону, по росе, прямо к Шурику. А когда подошел, то сказал:
— Подставляй, Шурик-мурик, ладошку… Подставляй, подставляй, не бойся. Этот светлячок твой. А завтра прибежим сюда вместе и найдем светлячка для Оли, найдем и для Кланюшки.