Людям и так недостает жилья во всем мире! Поэтому даже тогда, когда не станет самих строителей, воздвигших дома-уроды, их улицы будут стоять!..
Архитектура — как бы часть жизни человека. Она начинается для него с той самой минуты, как он открывает глаза и видит окно своей комнаты, заслоненное вот этим уродливым козырьком.
В комнату входит сумрак; по мостовым шагает скука; в крошечных подворотнях, ведущих к колодцам дворов, дежурит тетушка Зубная Боль.
Простят ли таллинцы тех, кто забыл о древней мелодии их вечного города? И о том, что ошибка строителей частенько бывает непоправима?
— Папа, ну что ж, поехали?
И вот машина остановилась у деревообделочного завода.
В столярной мастерской пахло тесом, стружкой, цветами. На подоконниках широко распахнутых окон стояло множество цветочных горшков. На стенах висели грубые керамические кашпо. Нити «бабьей сплетни» доходили почти до самого пола. Проем стены между окнами производил впечатление цветущей изгороди.
…Шли по узкому коридору из готовых и полуготовых шкафов, табуреток, столиков, сделанных по эскизам Райка.
Шелестели под ногами стружки. Пахло деревом, лаком и влажной землей.
И вдруг Петр Ильич спохватился: «Где Вика? Ее не было. Ушла. Может быть, вернулась в машину? Как я не сообразил, что девочка устала? Разучился заботиться… Эх ты, Петр Ильич».
И тут же увидел ее.
Она прижималась к «цветущей изгороди» — большая, крепкая, как бы вовсе забывшая о себе… Жил только взгляд, неподвижный и дерзкий, словно он наконец остановился на том, что было достойно его занять. Блестели из-под бровей большие спелые виноградины. Лицо было наклонено. Внимательно, в упор, нагло, — как показалось Петру Ильичу, и он сам удивился грубости своих мыслей, — она смотрела в затылок Райка.
Сердце Петра Ильича сжалось. Он отвернулся. И запретил себе оглядываться.
Они шли втроем по узкому коридору между шкафами, стульями, вешалками. Они были заняты общим, роднившим их интересом. В том, что касалось вопросов профессиональных, эти трое поняли бы друг друга, даже если бы выражали свою мысль на разных языках. И только одно существо, самое для него близкое, было так от него далеко.
Петр Ильич отогнал от себя самую память о поразившем его выражении глаз дочери, запретил себе думать и приказал себе: забыть.
Когда машина затормозила у двери гостиницы, Вика и не глянула в сторону Райка. Не сказала ему: «до свиданья», так и оставила с открытым от удивления ртом.
«Твердый, однако, орешек», — подумал Петр Ильич, проходя вслед за дочерью в вестибюль гостиницы.
И вдруг, невесть почему, ему вспомнился его странный сон на скамье в автобусе; вспомнилось горячее и вместе поэтическое чувство, которое он испытал тогда.
Тяжело ступая и опустив голову, она шла на второй этаж.
…«Нет! Не могла она так смотреть!.. Она — ребенок. Это мне померещилось».
• Глава седьмая •
…Ничего! Ничего! Вероятно, надо попробовать самому разобраться несколько в технологии производства. И они обойдутся без Гроттэ. Гроттит не очень-то поддается дальним транспорта — ровкам, так что придется, при любых обстоятельствах, строить завод армированного гроттита (если будет существовать армированный гроттит!) в одном из городов Севера — поближе к тундре.
И Петр Ильич зачастил на Таллинский завод.
Получив пропуск, он не поднимался наверх, не просил, чтоб ему дали сопровождающего, а долго, молча бродил по цехам.
Один. Без Вирлас.
…Рабочие в светлых комбинезонах. Их волосы прикрыты самодельными шапками, напоминавшими Петру Ильичу шапки каменщиков-голландцев. На ногах у них деревянные туфли — сабо. Только то и слышно в цехах, что стук сабо о каменные плиты да глубокое, ровное дыхание машин.
Бегущие ремни, пульсация могучих артерий, безостановочное движение белой крови, стук гигантского белого сердца…
Все вокруг — бело: лица людей, их одежда, обувь. Воздух словно пропитан известью. Тяжелый, колеблющийся туман известковой пыли.
…Она не была ни очень сложной, ни очень большой, главная заводская машина, — подобие беличьей клетки с вращающимися колесами. Стальные пальцы этих колес наносили песчинкам знаменитый «молниеносный удар».
В безостановочном вихре к песчинкам накрепко припаивались частицы извести. Множество сверхмикроскопических корешков кварца как бы простреливало ее. Из головокружительной карусели каждая песчинка выходила одетой в плотную белую шубу.
Петр Ильич возвращался в гостиницу весь обсыпанный белой пылью.