Двенадцатый час… Вики нет.
Он бегал по комнате, не закрывая дверей.
Как тихи были ее шаги. Она, видно, надеялась, что он спит.
Дверь скрипнула.
Он не сказал ни слова. Не спросил, почему так поздно? Вошел к себе, грохнул дверью и лег.
И уснул.
— Доброе утро, Вика. Подожди меня. Я — сейчас…
Он пошел в гостиницу «Таллин».
— Эй вы, — сказал Петр Ильич, постучавши в дверь Зины Вирлас. — Вы не Зина, а Соня!.. Пора вставать. Есть охота — терпения нет. Вчера из-за Вики я не обедал. Сегодня вы хотите оставить меня без завтрака. Быстрей!.. Мы с Викой заждались.
• Глава девятая •
…И снова вечер, и снова он ждет. Утром швейцар, большой приятель Петра Ильича, посоветовал ему не пропустить интересного зрелища: нынче, оказывается, канун Ивановой ночи.
И правда. К десяти часам вечера город как будто вымер. На стоянках не было ни одного такси. Опустела площадь. Казалось, что опустели даже трамваи.
А он снова один в номере, Вики все нет и нет.
Но если она в обычный день позволила себе явиться в полночь, так уж в ночь на Ивана Купалу… «Ку-пала». Слово «Купала» похоже на колокольчик, — узкое вначале и расширяющееся к концу. Как труба.
Он был горожанином, вырос в семье атеистической. Ивана Купалу помнил по Гоголю. Что-то огненное… Ах да: костры. Летящие над огнем пары. Трава и яркие звезды в украинском небе.
Жаль, что он-то пропустил такое интересное зрелище! Просидел четыре часа в душном номере.
Что может быть томительней ожидания? Особенно в летний вечер.
…Должно быть, даже не пообедала…
С кем она?..
Те, с кем она бывала, назывались неопределенным именем. Это были «ребята». Просто — «ре-бя-та». Такое клише: «ребята». Он зажмурился и увидел не то какие-то яхты, не то моторные лодки. А в лодке — «ребята», похожие на контрабандистов с цветной картинки.
Разумеется, погода стояла отличная. (Жалко было сидеть взаперти.)
Таллин! Портовый город. Отличный плацдарм для отличного летнего отдыха. А он, дурак, туда же со своими «прогулками», морожеными, церквами и стариной.
Но ведь они так редко бывают вместе — живут в разных городах. Как же может она не ценить этих дней?
Не без зависти подумал Петр Ильич о своем друге— профессоре Звягинцеве.
Его дочь Лена переводила для отца научные статьи, по воскресеньям она сидела рядом у письменного стола. Поднимая глаза от книги, Звягинцев видел лицо Лены.
Она читала ему вслух. Ухаживала за ним, если он заболевал.
Летом Звягинцев ездил с дочерью в Новгород, Киев, Псков. Они путешествовали в машине. Правили по очереди. Жарили по очереди шашлыки во время ночных привалов. Ели кашу из одной миски.
К концу путешествия они становились похожими на дикарей.
У них были общие шутки, вкусы. Оба были очень насмешливы. Стоило одному из них поднять невзначай глаза, как другой ловил его взгляд, и обе пары глаз наливались изнутри смехом.
Они дружили, как дети. Как близнецы. Как двое людей, друг для друга незаменимых.
Но ведь он ее вырастил, вырастил, вырастил! А я?
Мне помнится, я подходил к ее коляске. Она спала в чепчике. На лбу были капельки пота. Она чувствовала мой взгляд, кривила рот, собиралась заплакать. Когда она кривила рот, обнажались беззубые деснышки. Нос морщился. Я замирал и отходил.
Хотела заплакать и вдруг раздумывала.
По вечерам, когда она засыпала, мы говорили шепотом, прикрывали лампу газетой.
Да, да… Это была семья. Вика как будто не отделилась еще от нас. Она была наша, еще не сделалась собой.
Семья.
Тысячи звуков из комнаты и кухни. Шаги и шажки… Двери хлопают, Под шкафом — еж. Ежа зовут Яшкой.
Семья!..
Я шел по лестнице и держал елку. Озяб. Елка тоже озябла. Зябкими были ее иголки и ветки. Я остановился в коридоре, перед тем как войти в комнату, похлопал ногами, снял кепку и тужурку.