Через два дня позвонил Мишель. Он попросил разрешения навестить Вику.
Петр Ильич оделся, спустился к дежурной…
— Гостиница «Таллин»… Это вы, Зина? Пошли обедать!
Гнев его был таким сильным, потребность жаловаться так велика, что он, не сдержав себя, заговорил о дочери.
Зина слушала. Боль Петра Ильича отражалась в ее глазах. Не отвечала, не смела советовать, не смела защитить Вику.
Ее руки лежали на скатерти, не шевелились, как будто замерли.
— Петр Ильич, — сказала она, когда он умолк, — выпьем за мужество!
— С радостью, Зина, — ответил Петр Ильич.
Они ели в полном молчании, поглядывали сквозь низкие окна на улицу.
И вдруг, в порыве признательности, он протянул руку и положил ее на руку с кольцом.
— А славная вы, — сказал ей Петр Ильич.
— Славная? — она пожала плечами.
И было в этой печали, в этом забвении себя, в этой горечи что-то невыразимо женственное, милое, согревающее.
«Как жаль, — говорил себе Петр Ильич, — как жаль…»
Но чего было жаль, он сам не знал, не умел ответить себе.
Жаль, должно быть, что он не может сделать счастливым этого хорошего человека, эту женщину, столь ему преданную.
«А может быть… Почему бы нет?» — спрашивал он себя.
Но что-то, восставая из глубины, отвечало: «Нет». Без логики. Без «почему». Просто — «нет».
«Нет!» — коротко и твердо.
«Нет!» — отражалось в глубине ее молящих глаз, в безвольной печали ее рук, лежащих на скатерти.
— Пойдемте, Зина. Я вас провожу домой.
Они вышли на улицу.
— Зиночка, поступлю-ка я на современный манер, не буду вести вас под руку, а обниму за плечи, Можно?
Она рассмеялась.
Гостиница «Таллин».
— До свиданья, Зина. Спасибо.
— За что?
— За все.
Дошагав до угла, он остановился и оглянулся.
Она стояла у входа в гостиницу и махала ему рукой. Немолодая, печальная.
Она перестала надеяться. И сдалась.
• Глава десятая •
Подойдя к двери своего номера, Петр Ильич прислушался и, не сказав «добрый вечер», молча, не глядя в сторону Вики, перешагнул порог.
— Вика, ты спишь? Давай-ка бинтовать ногу на ночь.
Не повернув головы, она покорно протянула из-под одеяла больную ногу.
И вдруг его взмыл изнутри смех. Он увидел со стороны эту дурацкую картину (словно двое в деревне поссорились и сели друг к другу задами. Сидят на лавке и молча лузгают семечки).
— Не больно, Вика?.. Я не туго забинтовал?
— Нет.
Она быстро подобрала под одеяло ногу, которой он только что касался. А вторая, левая, продолжала лежать, как раньше, поблескивая из полутьмы босой пяткой. Под диваном дремали Викины полуботинки, похожие на мужские. Тишина. Дурацкая. Тошнотворная. Сердитая тишина.
Из окна было видно, как маячит солнце сквозь дальние парковые деревья; острая крыша башни «Кик-ин-де-Кэк» пронзала небо, а дальше, в нетронутой, полотняной белизне его, вырисовывался и будто плыл навстречу Петру Ильичу прелестный купол собора Томпэа.
— Вика, — сказал Петр Ильич. — Ну, давай-ка поговорим наконец… Повернись ко мне, девочка.
Она не откликнулась, продолжала лежать все так же тихо и молча.
Все в ней было обижено: волосы, куртка… (Куртка, кстати, была отцовская.)
Казались обиженными ее большие ноги, выступавшие согнутыми коленками из-под одеяла.
— Дочка, — повторил Петр Ильич и пододвинул стул к ее дивану. — Ты умная, а?.. Ты шустрая? Так поговорим давай… Потому что уж больно глупо.
В ответ она тихо всхлипнула.
Первый раз с тех пор, как выросла дочь, Петр Ильич услышал, что она плачет. Он понял, что Вика умеет плакать, он вспомнил, что Вика ребенок.
Она плакала гордо, отворачивая от него лицо…
И тут он потерял и юмор, и разум. Не мог он видеть слез. От этого зрелища он злился, сердился и тупел.
— Вика! — сказал он сердито. — Полно, будет… Ну, ради меня. Ну, что с тобой, мой дружок? Ты его любишь?.. Да? Ну, ладно, ладно. Я понимаю. Давай-ка поговорим, подумаем.
Она молчала и плакала.
— Ваше высочество, на колени, что ли, прикажете встать? Ты меня до этого доведешь, матушка. Ты… ты ведь уже большая. Пожалуйста, что хочешь, то и делай. Только скажи мне начистоту. И мы подумаем вместе…
— Не… не… зна-аю.
— Как так?.. Такая большая девочка, а не знает? И как ты могла, нет, скажи мне, как ты могла не предупредить меня в ту ночь?.. Разве ты не понимала, что я буду искать, что я ошалею. Ведь ты у меня одна! Одна…