И странным казалось, что только вчера еще лежала перед ним дорога другая, другие улицы. Он услыхал тихий вой собаки, торопливые шаги Лейды, идущей рядом с ним, легкие шаги, отчетливые в тишине ночи.
Так что же это было? Что? Что? Не думать… Не стараться понять.
Поворот дороги.
На перекрестке — женщина. Стоит, опустив руки. И вдруг протягивает их навстречу автобусу. Лицо, приподнятое кверху, все залито слезами. Большой разляпистый рот кривится.
И мимо, мимо…
— Вожатый! — сорвавшись с места, говорит Петр Ильич.
Но вожатый, видно, не хочет остановиться. Двери заперты.
«Боже мой!.. Как я смел? Как мог? Прибежала, опередила, ждала, чтобы я увидел ее в последний раз. Знаешь ли ты, что я тебя увидал?! Что ты думаешь обо мне? Как ты думаешь обо мне? Зачем плачешь?.. Лейда, не плачь. Я жив, жив. Даже боль от тебя — это жизнь, Лейда!»
Первая остановка…
Пассажиры спокойно выходят из распахнувшихся дверей, выстраиваются в очередь у киоска, пьют квас. Он тоже спускается вниз, садится на камень возле какой-то решетки.
И вдруг к автобусной остановке подкатывает грузовичок, дверь кабины распахивается и оттуда выходит женщина. Оглядывается, бежит к Петру Ильичу… Не желая думать о том, что пассажиры автобуса жители ее города, она гладит его лицо, прижимает к себе его голову. Ее волосы растрепались, губы опухли, руки в пыли.
— Лейда!
— Его не было, не было… Он только вчера приехал! Вечером. Слышишь, Петр? Я не могла прийти…
— А мне казалось, что я проспал, что ты не дождалась…
— Я не обманывала. Сама не знаю, как это случилось… Я должна была, должна была тебе это сказать!
— И только для этого ты догнала меня? Но как же ты дальше будешь жить, Лейда?! Кого ты любишь?..
Она молча жмется изо всей силы к его плечу.
…Вот тут бы ему не отпустить ее — сделаться накоротко ее кровью, мозгом, сердцем и разумом, потащить за собой в этом вот измявшемся платье, заплаканную… Но он любил так сильно, что думал только о ней; ему было так больно, что дрожит лицо Лейды… Он был готов отдать всего себя, чтобы она успокоилась… а если надо и если так будет легче ей — пусть вовсе его не помнит. Забудет, Совсем.
— Лейда!..
— Иди, — говорит она одними губами. — Иди… Сейчас отойдет автобус.
Он покорно поднимается по ступенькам. Дверь захлопывается. Автобус едет вперед. Петр Ильич хочет выпрыгнуть из этой мчащейся коробки. Опомнившись, снимает с сетки чемодан. Он слышит сердцем — она ждет, она будет ждать его на следующей остановке.
«Скорей, скорей!..»
Он стоит на верхней ступеньке и бессмысленно считает про себя: «…сто десять, сто двадцать, сто тридцать… Тысяча… Сто десять, сто двадцать, сто тридцать…»
Остановка.
Петр Ильич торопливо вытаскивает из автобуса чемодан, подбегает к каждому грузовику, заглядывает в кузовы грузовиков.
Ее нет. Ну что ж, ну что ж… Они попрощались…
Надо взять чемодан, подняться как можно медленнее и спокойнее по ступенькам. Надо помнить, что вокруг — люди, оправить волосы, сесть у окна на прежнее место.
…Но, может быть, он не сделал бы этого?.. Нет! Он не сделал бы этого. Стоял бы на остановке, поджидая автобуса в обратную сторону, или, кинув свой чемодан, «голосовал» бы, пытаясь остановить каждую идущую в ее городок машину. Он бы вернулся назад, прошел тот дворик, поднялся бы на террасу. И не ушел без Лейды…
Он бы сделал все это. Но вожатый, который помог ему при отправке закинуть чемодан в сетку, спустившись на остановке, чтобы напиться квасу, сказал ему серьезно и сострадательно:
— Хорошая девушка, ничего не скажешь. Дочка ваша? Да чего уж там! Как ни болей за отца и мать, а у детей своя жизнь. Так я и своей мамаше всегда говорю… Позвольте-ка я опять закину ваш чемоданчик. Да что вы! Это же для меня пустое.
Автобус тронулся. У открытого окна, зажмурившись, ничего не видя, сжав зубы и не оглядываясь, сидел Петр Ильич.
Вот и Таллин.
Сейчас он оставит на хранение чемодан, купит билет в Москву. Придется все же переждать ночь. Где? Должно быть, в гостинице.
Нет, нет… Он будет тихо сидеть на вокзале, ждать утра. Не сдвинется с места.
И вдруг ему захотелось на окраину города, где завод, — единственное, что у него еще оставалось в Таллине. Да! Завод все тот же. Стоит на той же земле, хотя он, Петр Ильич, уже никогда не увидит Лейду. Это еще у него осталось. Это — за ним.