А может быть, это он теперь мертв? Все стало понятным, ясным — свободным…
И мертвым.
Неправда. Тем хороши они, любовь и жизнь, что всегда полны ожидания и надежд, до последнего часа своего, до тех пор, пока бьется в них хоть капля живого, — пусть даже боль…
Я люблю тебя…
Летят за движением поезда прямые, светлые, растрепавшиеся от ветра волосы. Вздрагивает разляпистый, нежный рот.
Нет, жизнь никогда не кончается. Ни жизнь любви, ни жизнь надежды. Ничто никогда не проходит бесследно.
«Тени… Тени… А крендель над булочной? А помните, как откатывается туман?»
…Вот он идет, седой, бессонный Керд, по еще не проснувшимся улицам Таллина. В старом долгополом выцветшем сюртуке, на голове — островерхая, старинная шапка. А вот сияющее веселой энергией и скрытой силой жизни лицо Бенжамена Гроттэ…..Земля — вдова… Стройте! Дерзайте!..
…Даже Зина осталась там — среди улиц и переулков старого города. Сама того не зная, она будет бродить, бродить — под кронами тех деревьев, в темном костюмчике и разутюженной светлой блузке, — готовая на величайшую радость и величайшее, почти детское горе.
«Петр Ильич!.. Ну как с Гроттэ? Удалось наладить контакт?.. Чем порадуете?»
Чем порадуете?!
Одну минуточку. А куда он спрятал эту схему?! Позвольте, позвольте… А не оставил ли он ее в номере? В ящике письменного стола? В портфеле? Нет. Он будто не клал ее в портфель… А может быть, все же…
Петр Ильич вываливает на столик содержимое своего портфеля.
Извольте, пожалуйста: зубная щетка, бритва, паста, все что угодно…
Где схема? Схема организации производства? Она нужна ему.
Эй ты, ветром набитая голова, где же схема? Город в тундре, северное сияние, звезды, а схему потерял…
Минутку, минутку…
А в пиджаке… Вот она. У-уф!.. Надо же!
Он собирает пасту, бритву, зубную щетку…
Схему — сюда… Ну вот, отлегло от сердца.
И он снова смотрит в окно.
Теперь за окном поле — ровное, без куста, без дерева. А над ним высокое небо, рассеченное едва заметными телеграфными проводами.
Нет, ничего не проходит бесследно. Говорят, будто вечно летит над вселенной человеческий голос. И свет…
Поезд шел, набирая скорость, вагон едва приметно раскачивало.
За окном тянулась степь, а над ней белесая, перламутровая, широта неба.