Некоторые березы еще жили. Но это были их последние дни, а может быть, и часы. Постоят, истекая горьковато-кислой пеной, и, не успев распушиться, умрут. Навсегда. Навечно. И не будет больше березовых рассветов — в остальных, ближних к деревне колках только мрачные осинники да дегтярно-черные после сброса цвета черемшаники.
Молча стояли ребята посреди приговоренного к смерти березняка. Не поднималась рука, чтобы начать собирать текший еще кое-где мутноватый сок, не было сил и уйти. Шутка ли — так сжились, почти сроднились с этим колочком. Без защитной березовой стены в лютую зауральскую зиму не устоит и смородина. Помнет-повалит ее снежными буранами. А в бесснежье и того хуже — начисто вымерзнет.
Словно предчувствуя скорую гибель Смородинного колка, с радостным карканьем кружило воронье. Из-за близости к деревне воронье не селилось здесь, а потому, наверное, и ненавидело этот всегда солнечный, с улыбкой, не затухающей даже зимой, лесок.
— Начнем, — тихо сказал Витька.
Перед тем как приступить к «лечению» берез, ребята совершили маленький обряд: каждый из них, встав лицом к солнцу, сплюнул через левое плечо и скороговоркой прочастил: «Не моя зараза, не папина, не мамина…» Под заразой подразумевался человек, совершивший порубку в Смородинном колке.
Сняв ватные фуфайки, ребята спустились к ручью, мягко ворковавшему талой водой, отыскали вход в небольшую, в рост Дони, пещерку. В войну, когда не было в продаже извести, черемховцы приходили сюда за белой глиной. Война войной, а людских обычаев никто не отменял: к весеннему теплу белили стены своего дома. И печку белили. И дымовую трубу. И хоть не такой получалась белизна, как при известке, но все же свежесть и чистота.
Доня копала глину, а Витька с Шуриком разводили ее талой водой и раствором замазывали глубокие сечины на стволах берез, хоть и знали — немногим это поможет: слишком сильны раны и много крови потеряли деревья. Редкий отростель-крепыш выстоит, а остальные или совсем засохнут, или станут инвалидами.
Трудный выдался день. Пошли в колок, не ведая о его беде-кручине, потому и еды с собой не прихватили, так, на верхосытку, отправились. Верхосытка — это когда сыт с верхом.
К полдневному костру принес Витька сорочьих яиц, напек в углях — да разве это еда после такой работы? Пришлось отправить Шурика в деревню за картошкой.
Замазав рану последней березы, Витька сказал Доне:
— Все, вылазь.
Доня выбралась из пещерки белая-белая, словно только что приехала с мельницы.
— Всех залечил? — спросила Доня.
— Забинтовал, — ответил Витька, смывая глину с лица. Руками зачерпнул в воде какую-то железяку, по форме старую крышку от бидона, покрутил, покрутил ее и швырнул в заросли тальника.
— Кто? — тихо спросила Доня. — Кто мог порушить березы?
— Из нашенских, деревенских, — уверенно заявил Шурик.
— Как ты определил? — снова поинтересовалась Доня. — Шурик, поясни…
— А че пояснить-то?! Кто еще по такой дороге попрется за березовкой? Сапоги дороже обойдутся. А Черемховка рядышком.
— Наши? — удивился Витька. — Неужто наши?
Доня прошла по колочку, кой-где подправила Витькины «бинты». Аккуратная она была, Доня-то. Настена Петрова после похорон мужа Парфентия всю свою заботу направила на приемную дочь. Научила ее нехитрой деревенской науке стирать, штопать, стряпать, сажать огород. И не потому, что трудно было одной управляться. А для того, чтобы не чувствовала себя Доня в доме приемной. В черемховских домах родных детей рано обучали крестьянской азбуке, а приемных порой не к делу и жалели: «Пускай поспит-понежится, сиротиночка ведь, я свово Васятку разбужу, корову проводит…» И правильно вроде, а приемному обида: «Я тоже могу!» Настена стала брать Доню и на ферму, знакомила с коровами — коровы ведь тоже имеют свой характер, и, прежде чем подойти к ней с подойником, надо свести знакомство. И Доня как-то сразу потеплела к Настене, называя ее сейчас не мамой Настеной, а просто мамой.
Шурик обернулся до деревни быстро. Шустрым он рос, Шурик-то. Без отца рос — дядя Гриша лишь временами наезжал проведывать, а жил то в районном центре, то в областном, то вообще скитался бог знает где. А без отца любой мужичок в доме — хозяин. И крыльцо подправить, и чувал-дымоход от сажи почистить, и прясло починить — мало ли дел в деревенской усадьбе.