ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Первой в отремонтированный и разделенный на квартиры школьный дом въезжала солдатка Настена Петрова. Муж Настены Парфентий хоть и вернулся с войны живым, но без рук, без ног, «чежелый», как говорят в Зауралье, с поврежденным позвоночником. Вскорости он умер. Тихо, неприметно. Шибко не жалели, потому как понимали — жизнь в таком положении не жизнь, а одно мучение. Фамилию Парфентия занесли на памятник как солдата, погибшего на войне. Пускай не на фронте, но на войне. Так рассудило правление колхоза, обсуждая на одном из заседаний вопрос о вселении солдаток в школьные хоромы. И проголосовали единогласно — предоставить квартирку, небольшую, всего из горницы да кухни, но все-таки квартиру в добротном доме, с железной, не протекающей даже в самый хороший дождь крышей. А жила Настена с Доней, принятой на воспитание из детдома, в старом амбаре. Перед самой войной пятистенок Петровых сгорел. Только собрались строить новый, даже лес достали, как началась война. Ушел на фронт Парфентий. А без мужика какое строительство! Лес Настена отдала колхозу, а сама переселилась в амбар, прорубив в южной стене окно. Кое-как пристроила сени, холодные, из фанеры, но все же сени: дверь открывается не на улицу. Крышу с амбара снял сильный зимний ветер. Вместе со стропилами. Зимой, в общем-то, крыша была и не нужна, но летом и осенью, когда начинались дожди, единственная комнатушка Петровых напоминала посудный магазин: то там, то сям стояли чашки, тазики, даже корыта и лохани… Грустно шутила Настенка-неунывка, предлагая в банный день соседям мягкую дождевую воду для «шшолока». Чего-чего, а дождевой мягонькой водички даже в засушливую погоду в доме-амбаре Настены водилось достаточно. С «запасом» жила. Когда привезли недвижимого мужа из госпиталя, не растерялась Настена, не опустила рук. Принялась хлопотать вокруг дома-амбара так заправски, словно собиралась из него крестовик соорудить. Но амбар есть амбар, как ты его ни дополняй. От пристроек фанерных, от смешной соломенной крыши, от причудливого крылечка, составленного из пустых аккумуляторных коробок, подобранных на свалке, стало жилье Петровых похоже на тщательно замаскированную зенитную установку. Сходство с ней придавала длинная труба, которая торчала из всего этого немыслимого сооружения угрожающе-свирепо, каждую минуту готовая плюнуть в воздушного налетчика смертоносным снарядом. Хоть здесь и не знали бомбежки, сюда не залетал ни один вражеский самолет, но место, на котором стоял амбар Настены, называли по-военному — «батарея». На «батарее» часто играла черемховская ребятня. Больно интересно здесь было: пристройки, закутки, дом ощетинился трубой, словно хорошей зенитной пушкой. И хозяйка добрая — не погонит, если застанет в ограде, даже ругаться не станет, а только попросит: «Крышу шибко не разбивайте!» Соломенную крышу при игре иногда так растаптывали, что становился амбар похожим не на строение, а на неумело сваленную с комбайновой тележки копну. Но и в этом случае не очень стропалила расходившихся вояк Настена. Брала вилы, длинные деревянные, какими мечут высокие приметки, и, ни слова не говоря, охорашивала жилье.
Правление решило денег с Настены за школьную квартирку не брать. Так и записали напротив ее фамилии коротко: «Безденежно». А порешили так потому, что лес, заготовленный на крестовик, в первый год войны Настена отдала колхозу тоже «безденежно». Колхозную столярку полой водой смыло, а загадочный лимит оказался исчерпанным. Лимит — это было, пожалуй, единственное «ученое» слово, которое Макар Блин ненавидел смертной ненавистью. Хуже засухи, дождя в уборку, росы-медвянки… Когда его выговаривал, то так морщился, будто глотал кислую-прекислую калину. Снесло столярку водопольем, а без мастерской колхоз не колхоз. Особенно перед сенокосными делами. Заметался председатель: где раздобыть лесок? А где его отыщешь, когда и для других хозяйств лимит одинаково бессердечен. Тогда и подошел к Настене с разговором. А та не отказала. «Бери, Дмитрич, все одно, без Парфентия какая стройка… А о деньгах не беспокойся, разбогатеешь, отплатишь…» Так и заявила — «отплатишь». Потому как уплатить можно деньгами, а отплатить… Не поминала о долге Настена и в трудные времена, когда приходилось одной ухаживать за инвалидом-мужем и растить детдомовскую девчушку Доню. Будто забыла. Но председатель не забыл…
Осмотрев новое жилье, неторопливо обойдя горницу, кухню, заглянув в подвальчик, сухой, с настеленным деревянным полом и сусеками для хранения огородной овощи, окинув взглядом и пригон, в котором стояла заново срубленная конюшня, теплая, на мохе, Настена вдруг неожиданно встала перед собравшимися на ее новоселье односельчанами на колени и заплакала. Она хотела было выговорить слово «благодарю», но оно не получалось: сквозь глухой, почти мужской плач слышалось только непонятное «ба-а-а…рю, ба-а-а…рю». До земли поклонилась.