— Дак, бабы, эсли за бригадира вопрос зашел, то лучше меня и не сыскать!
В задних рядах хохотнули.
— А че? — осклабился Переверть-Клейтонов. — Я бригадиром, может быть, с детства бредю… брежу… брежжу, в обшом, а дале пожарника авторитет не позволяет, скромность, стало быть… А если разобраться, то мне не пожары тушить надо, а людей зажигать на вахте и на ниве!..
И под смех, добродушный, свойский, он сел, победно оглядев соседей по скамье — мол, хоть не догоним, так согреемся.
— Учительницу предлагаю, Ефросинью Петровну! — крикнул из заднего ряда муж Катерины Кондрат.
— Ишо смешнее, — сказала Катерина, — робят ты, Кондратушка, учить пойдешь?
— А чего? — выпятил грудь Кондрат. — Я в математике разбираюсь…
— В ночной? — под смех односельчан отшила предложение мужа Катерина.
Ловко умела говорить с народом Катерина. И на завалинках, и в метной бане за мялкой, и вот тут, перед доброй сотней глаз не спасовала. Наверное, потому Настена Петрова и проговорила негромко:
— Берись, Катя, за дело сама. В тебе и силы хватит — хомут затягивать мужиков не просишь, и дельности в душе в меру.
Наступила тишина в горнице. Даже в задних рядах мужики перестали балаболить, а только молча чадили, пуская дым в дверной проем.
Улыбка сошла с лица Катерины.
— Нет, бабоньки, — сказала Катерина, — не моя это ноша. И не потому, что боюсь оговоров — мол, сама себя выбрала, а всамделе, не мой это воз. Земля-то наша серьезная, а я, чего греха таить, порой со смешинкой иду по ней. Ну такой уродилась, че я поделаю. Маманя, когда родила меня, сказала: «Девка-то наша совсем не кричит, наверно, свет ей не мил». А я из пеленок возьми да и бахни: «Мило не мило, деньги платило — будем жить!»
Опять зал грохнул добрым, незлобивым смехом: ловко вывернулась Катерина. И не пообидела никого, и от себя должность отвела трудную. Не раз черемховцы жалели бригадиров: вот задача — и в добрые всем не войдешь, на всех не угодишь, стало быть, и лаяться «лошадиным языком» не позволят, вмиг осадят. Работники «всяки не одинаки», а поля по весне должны быть засеяны, а по осени — прибраны.
Катерина отыскала среди сидящих у старинной русской печки Ефросинью Петровну. Перемигнулась с ней, словно что-то спросила взглядом. Та согласно кивнула.
— Вот че, бабы, мужики, о прошлом разе мы коллективным чтением с завещанием Макара Дмитрича ознакомились. Подарок его — дом на общую пользу приняли. А вот оказалось, что приписка малая была к завещанию. Тогда ее опустили, не было в том нужды, а сейчас, думаю, Ефросинья Петровна огласит.
Ефросинья Петровна встала и подошла под самую электролампочку. Свет был ярким, но она достала очки.
Витька впервые увидел мать в очках. Как-то даже не узнал сначала — так они изменили ее лицо.
— Постфактум, — начала читать Ефросинья Петровна.
— Постфактум — это то, что идет после письма главного — в смысле, эва, чуть не забыл, — пояснила значение слов Катерина.
— Макар Дмитрич ошибся. Он, вероятно, хотел сказать «постскриптум», — мягко поправила учительница чудные слова. — После письма…
— Одна холера, — не моргнув и глазом, сказала Катерина.
— «Уважаемые мои земляне!..»
Переверть-Клейтонов хохотнул:
— А он че, на другу галактику, че ли, уехал?..
Но его быстро осадила Катерина:
— Закрой рот, Яша, кишкам холодно!
— «Уважаемые мои земляне! — повторила Ефросинья Петровна. — Коль придется вам решать вопрос о самом близком начальнике — бригадире, то не погнушайтесь и моим советом. А совет мой такой: вижу я на этой работе Семена Никитича Астахова, хоть и не очень известного вам, но достаточно знакомого человека. И не только потому, что он мастер машинных наук и бывший офицер в отставке, а больше из-за его внутренних качеств: человек он рассудительный, в деле мною узнан и вами замечен. Есть в его характере земное тепло и хлебная пругость. А в остальном вам судить, если он, конечно, согласится и пойдет на бригадирский труд с желанием».
Ефросинья Петровна положила листок на пшеничный сноп, прошла и села на свое место.
— Ну, девки, бабы, мужики, чего притихли? Где Семен Никитич? Ага, вот он, — отыскала Катерина острым взглядом Астахова. — Прошу, Семен Никитич, на серединку. Расскажите о себе: где родились, учились и кем крестились…
Астахов вышел на середину светлого круга, высвеченного обернутой газетой лампочкой.
Долгим взглядом обвел всех сидящих в горнице. Задержал взгляд на постскриптуме, что лежал на снопе. Письмо съехало, застряв где-то на середине, отчего казалось, что сноп получил рану и его только что перевязали свежим бинтом.