С радостью смотрел Астахов на своих помощников: все они будто подросли, раздались в плечах. У Кито даже голос изменился: то басит, как настоящий мужик, то вдруг дискантом даст петуха.
Заметил Астахов, что ведреными вечерами Витька стал сторониться ребят. Незаметно так отойдет, сядет на берегу, удочку закинет и сидит. Щурята всю насадку съедят, крючок откусят, а он даже и не смотрит.
«Не стосковался ли по дому? — думал Астахов. — Все-таки впервые в столь долгой отлучке».
Выбрал время, подошел незаметом, со спины и углядел, что Витька тетрадку школьную в карман спрятал, торопливо, будто что недозволенное.
— Не устал? — спросил Астахов, присаживаясь рядом. — А то ведь можем досрочно из «лагеря» вернуться. Я панамки уже припас. И всем в квитанциях привесы проставил, так что комар носа не подточит.
— Что вы, дядя Семен! Во, пощупайте руку — сколько силы в ней наросло?!
— Верно, есть прибавка. А почему хоронишься?
— Да так… Шумят ребята. В чехарду играют, в кучу малу. Суеты много…
— В тетрадке, если не секрет, что нарисовал?
Витька помолчал, а потом спросил:
— Смеяться не станете?
— Ну если станет невмоготу, переносицу буду тереть.
Витька протянул тетрадку:
— Стихотворения в ней.
Астахов повертел-покрутил тетрадку, но в наступивших сумерках ничего не разобрал.
— Вторые глаза я в шалаше оставил. Может, назубок помнишь? Какая тематика-то: лирическая или гражданская?
— Не знаю, — сказал Витька. — Стихи, и все.
— Ну почитай, послушаю.
— Только вы ребятам ни слова: насмешничать начнут.
— Могила.
Витька подбросил в костерок сушья, повернулся к Астахову и заговорил негромко, будто доверял свое сокровенное, тайное из тайных, и не хотел, чтобы кто-то другой, кроме этого человека, фронтового друга его отца, услышал незамысловатые стихи.
— Вот это только начальный и конечный куплеты. А сердцевины нет. Может, вы мне ее подскажете?
Астахов задумчиво шевелил разгоравшиеся ветки сухого вишняка.
— Нет, Виктор, пожалуй, не подскажу. Да словами оно и не выйдет. Начало у нас всех одинаковое — материнское рождение. И конец вроде бы ясный и четкий — смерть. А в середине лежит вся жизнь. Она у всех разная. Туг подсказкой не поможешь, коль сам не захочешь ее прожить правильно… Вот ведь если разобраться, почему один человек вырастает, как бы сказать… положительным, что ли, а другой сбочка к жизни пристроится и переводит овес в навоз. Как ты мыслишь?
— Не знаю, дядя Семен, нас этому в школе не учили.
— Этому за партой не учат. Поясню: по-моему, работа ставит человека на правильные ноги. Погнет он, поломает спинушку над хлебным, к примеру, колосом, так и цену ломтю белому, ломтю черному, ломтю серому будет знать. Как мыслишь?
— Не знаю, — опять отошел незнайкой Витька. — У нас ведь на уроках больше о пирамидах Хеопса и развалинах Древнего Рима идет речь. А в остальном — все, говорят, дороги открыты, выбирай, которую хошь.
— Дороги-то не закрыты и двери не закрючены, да чтобы прошагать свой первый километр да первую-то дверь открыть, надобно силы не только в ногах иметь, но и в душе. Душевный настрой надо выверить по компасу.
— По какому компасу? — не понял Витька.
— А вот хотя бы по отцовскому, по тем комьям земли, что хранишь… Как мыслишь?
Не было у Витьки готового ответа на вопросы Астахова. Он, как и многие его сверстники, дружил с колхозной работой, не задумываясь над тем, скажется ли эта дружба на дальнейшей жизни. Будучи в силе, не принято в деревне сидеть сложа руки.
Много мыслей роилось в голове Витьки, а собрать их все воедино он еще не мог. Да и не успел. Сверху, с косогора, гурьбой скатились ребята.
— Дядя Семен! Дядя Семен, нас раскрыли! — кричал Шурик.
Запыхавшись, сгрудились вокруг Астахова.
— Не все сразу, — сказал Астахов. — Говори ты, Доня.
— Я не виновата… Я не виновата, — затараторила как сорока Доня. — Я пошла в деревню… Хотела только мамку поцеловать… И ромашки ей отнести… У мамки сегодня день рождения. Цветы на стол в горенке положила, к мамке двинулась… А она почуткая, проснулась и спрашивает: «Это ты, Доня, или мне блазнит?» — «Это, говорю, не я, мама, я в лагере». И как дам тигаля из дому… Мамка вскочила с постели — и за мной… Да где ей, у нее ноги больные… Вот я сюда и прибежала…