— Макарушка, прости ради Христа, — сказала Катерина. — Пообидела я тебя и словом, и… — она взглянула на увесистый дрын, — …и делом, чуть бы…
— Ладно, чего там, — махнул рукой председатель, — на больных врачи не обижаются.
— Вот и хорошо, туесок мой берестяной, — словно мальчишку, похвалила Катерина. — Кабы знала я, что робятишки наши тебе уважение сделать хотят, разве бы заводила квашню…
Народ расходился. Бабы, правда, не удержались или не поверили Астахову, сбегали в сад, отыскали в густой защитной полосе шалашики, убедились: «арда» на месте.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Зауральская свадьба — это целый спектакль, в котором все артисты и все зрители.
Обыкновенно свадьбы приходились на позднюю осень или зиму, когда и большое дело за спиной не стоит, и угостить есть чем. Но тут Катерина не стала ждать осени, заупрямилась, несмотря на уговоры мужа: «Мы и перед войной, Кондрат, все откладывали: то недосуг, то денег нехватка, со дня на день тянули, а потом и в военкомат в обнимку… Столько лет живем не по-людски: без свадьбы и венца». — «Под венец я все равно не пойду, партийный». — «Никто тебя туда на аркане и не тянет, а в сельсовет съездим, на тройке с бубенцами!» — «Катя, зачем нам сельсовет, у нас свидетельство о браке выписано». — «Выписано, кто спорит. Как принесли о тебе «похоронку», так я и пошла туда. Попробовали бы не выписать! Но то я на мертвом женилась, а сейчас хочу на живом». — «Да будут ли они бумаги-то по-новому править?!» — «Справят, чудо-юдо рыба-кит».
За полным советом Катерина пришла к Марфе Демьяновне.
— Ты, Катя, решила и стой на своем, — наставляла Витькина бабушка невесту, — что хоть он и партейный. От партейных робятки на белый свет тем же путем идут, что и от непартейных. Не согласился на венец, ладно, уступи ему. А в остальном — тки свою основу! Пускай по-старому играется свадьба, ниче в этом нету сумнительного. Нового-то порядка ведь не придумали. Это че, разе дело, съездят в сельсовет, в книгу запишутся, да скорей за стол, будто с голодного острова. А за столом крикнут разок-другой про будущую горькую жизнь, да и пошли посуду наваливать. Солнышко еще не закатится, а уже смотришь — Егорка под горку, Федот под заплот. Не-ет, Катя, свадьбушку надо не устраивать, а играть, тогда и запомнится этот день на всю жизнь, светлячком пойдет, а не летучей мышью полетит. Коль решили по-человечески играть, давай расплануем все по порядочку, — прищелкивала языком Марфа Демьяновна — уж очень льстило ей, что сама Катерина Шамина, против нее — молодка, пришла за советом. Сейчас ведь стариков-то все реже стали спрашивать. Это раньше без родительского благословения и под ручку не могли по деревне пройти.
И они «плановали» долго, дотошно. Между делом Марфа Демьяновна рассказывала и о своей судьбе-кручине.
— Было дело, девка, так. Просватали меня за покойную головушку Евсея Кузьмича, дай ему бог доброго здоровьица и на том свете…
— Бабушка, того света не существует, — вставил с полатей Витька.
— А ты помалкивай! Слушай, Катя, дале… Просватали меня за Евсея. Ну, сама знаешь, после просватанья надо к свадьбе готовиться да к будущей общей жизни. А у мамы моей нас семеро по лавкам и все мал мала мене. Приданое не на че собрать. Куска хлеба лишнего в доме не водилось, какой уж там разговор о пуховиках да скатерках с гарусом. От голодного рева рты не закрывают мальцы. Думали-гадали, как из положения выйти. Не принято ведь в наших краях без приданого в мужнином доме появляться. Хоть у Евсея и дома не было, а всего лишь изба, но коль приспела невеста да родители дали благословение — пускай в одной ручной тележке да вези, пускай в береме-охапке да неси перво-нужное хозяйство: подушки, там, наволочки, ну, сама понимать. Пришлось корову-первотелка, единственную нашу кормилицу, продать. Жальчехонько так было, что я ночи наскрозь проревливала о скотинке. От замужества отказывалась, да какое там, когда все решено и хмель в брагу спущен. На угощение немудреное да на свадебное платье кое-как наскребли по сусекам, а на приданое — тютюшки. А в деревне нашей крепконько многие жили. И немногая наша родня не была обижена: свои дома, стада, амбары. Одни мы выдались голью перекатной, не знаю из-за че… Вроде и робили от зари до зари. Правда, боле не на своем солонце, а на черноземине родственников. У матери, как на грех, шли одни девки. А на девок тогда надела не давали. Это щас все равны: и мужик и баба — одинаково хомут тянут — баба в коренниках, мужик на постромках, а тогда поговаривали: «Бабья дорога — от шестка до порога». Ну и пошел по деревне слушок, будто бы Марфутка-то, это я, выходит, в береме приданое понесет. И хохотушки для веселья окна начали мыть. Ну, прошла наша свадьба, худо-бедно, а прошла. Подоспел день мне приданое везти в Евсееву избу. А меня еще ране зло такое взяло, ну, говорю, посмеетесь богатейки! В амбарушке камышовый пух был заготовлен, не знаю для какой надобности. И решилась я… Пускай Евсей с позором выпроводит, а богатейкам надсмехаться над собой не дам. Нашила наволочек, туго набила их камышовым пухом, перину таким же макаром сгоношила и Евсею для перевоза трех коней заказала. Подивился он, но приехал на трех подводах. Погрузили мы камышовую кладь и по деревнюшке мелким шагом. Видали, богачки, какое у Марфы приданое?! Три подводы! Прикатили к месту, в дом все затащили. А я как упаду на «пуховики» да в горючие слезы: «Евсеюшка, родной, прости за обманку, Христа ради! Камышовым пухом все набито!» — «К чему ты это сделала?» — спросил Евсей. «Стыдобушка в береме приданое нести».