Витька приложился ухом к шершавой коре самой крайней березы — мамы Веры, как ее звали черемховцы. Вообще все березы Смородинного колка имели собственные имена.
— Тукает, — сказал Витька. — Сердце мамы Веры тукает…
— Разве у березы есть сердце? — удивилась Доня.
— А то нет!
— Дерево… Оно же неодушевленное…
— Сказанула, как в трубу стрельнула! — сердито оборвал Витька. — Ты сперва послушай… Вот сюда… Вот здесь… Слышишь?
Доня послушала. От необыкновенной тишины казалось, что в колке стоит тихий-тихий звон.
— Да, слышу…
— То-то! Через неделю совсем оживет… Пойдет березовка. Прошлый год в конце апреля начался тек…
Доня посмотрела на Витьку — надо же, помнит! Будто старичок какой — помнит, когда березовый сок пошел.
— Нынче, пожалуй, пораньше тек начнется — больно крутая затайка, — вновь голос Витьки прозвучал уверенно.
Поля вокруг Смородинного колка были рябыми. Словно человек из-под снегопада вошел в дом, стряхнув на крылечке снег с одежды. От черных крупных проталин струилось марево, первое, негустое и как будто холодное. От него горизонт не плавился и даже не дрожал, как это бывает в большое тепло, а был устойчивее, чище и ближе — казалось, что смотришь в сильный морской бинокль. И только небо, иссиня-голубое, с белесыми прожилками перистых облаков, как будто уходило от земли все дальше и дальше, раздвигая этот давно обжитый край.
Витька вдруг запел. И песня-то была старой, за нее Ефросинья Петровна в школе ставила всем общую пятерку. Гремела она, как правило, в конце урока пения. Пели стоя… «Шел отряд по берегу, шел издалека, шел под красным знаменем командир полка…» Притопывая… Будто настоящие партизаны в походе. Задрожат в оконных рамах стекла — всем пятерка! Не задрожат — четверка. Ниже пятерки оценки по пению черемховцы не получали.
пел Витька.
Доня обеспокоенно смотрела на него — ни с того ни с сего взял да и запел. И марширует вдоль четкого полукруга берез, по самой кромке озерка, мягко лежащего на прошлогодней отаве.
Витька остановился, сказал задумчиво:
— Весна ведь пришла. Березовый тек скоро начнется…
ГЛАВА ВТОРАЯ
Березовый тек начинался в самом конце апреля. Еще пустыми стояли поля. В сквозной наготе, без теней, голубели колки. А почки берез уже неприметно разбухли, и деревья, казалось, добрели, приосанивались, ожидая первого теплого дождя, чтобы в одну ночь раззелениться крохотными первыми листочками. И тогда разом загоралась малахитовым светом пашня. И небо, промытое весенним ветром-щелоком, и ватные облака, и уставшая от зимней ноши серая земля — все вбирало и впитывало в себя неяркий березовый свет, так заметный ранней весной, когда еще скупы краски франтихи-калины, не набрал цвет шиповник, и черемуху не обметало снежной белью. Лишь в это время можно встретить березовый рассвет. И трудно понять — явь перед тобой или сон-видение; пробуешь дотянуться до берестяной, поминутно меняющей свои очертания стены рукой и не можешь: стена отодвигается, будто заманивает тебя в поля, желая показать настоящий весенний первоцвет.
А в перелесках хороводят медуница с ветреницей…
Витька, Шурик и Доня остановились, увидев перед собой Смородинный колок. Все березы, и старые и молодые, были искромсаны топором, и колок лежал перед ними истекающий пенистой красноватой кровью. Всюду были разбросаны жестяные воронки, которыми обычно пользуются вздымщики при сборе сосновой живицы. На поляне, у колодца, темнело грязно-серое пятно кострища.
Ребята медленно шли по обезображенной роще, не веря глазам своим. Уж кто-кто, а селяне знали, что к березе с топором нельзя подступаться. Глубокий рез убьет ее, засушит. А на молодняке даже перочинным ножиком опасно делать лунки — мало сил у молодняка-то. А потому и, выбирались крепкие курни, с двумя-тремя стволами, выросшими на одном корне. А тут пришелец рушил топором все подряд, собирая березовку не в маленький аптечный пузырек, а, по крайней мере, в трехлитровый бидон. Сок пили из лунок через соломинку, набирать его с собой, кроме как в аптечную склянку, по неписаным деревенским законам запрещалось. В Смородинный колок не смели прийти даже с чекушкой. Один он был на всю округу такой чистый и радостный. Как ни трудно было в военные годы с дровами, а в Смородинном колке никто и деревца не срубил. Только старые пеньки выкапывали да посохшую чашу собирали, отчего колок становился еще веселей.