Утро выдалось туманное, но очень тихое. Став на лыжи, мы немного прошли по льду протоки, потом поднялись на берег и около километра двигались среди мерзлых кустов.
Вдруг Надыга остановился, снял шапку и с минуту стоял задумавшись.
— Дальше не пойдем, Надыга Догдович? — спросил я, не сразу поняв, почему он остановился.
— Куда след поведет, туда, однако, и пойдем, — сказал он спокойным голосом.
— Где след?
— Опять не видишь? — спросил он с явным упреком и улыбнулся.
Я промолчал.
То, что было видно опытному охотнику, мне, новичку, заметить сразу не удалось. Но через минуту, когда Надыга шагнул к кустам и, нагнувшись, стал разглядывать снежный покров, я совершенно отчетливо увидел парную цепочку соболиных следов.
Чем дольше Надыга разглядывал следы, тем строже и задумчивее делалось его лицо, словно он решал трудную задачу. Действительно, нелегко было по первым отпечаткам на снегу установить — за добычей или с добычи ходил здесь соболь. Но, судя по коротким прыжкам и по тому, что зверек небрежно ставил задние лапы в следы передних, то есть бегал «нечисто», можно было предположить, что, наевшись досыта, возвращался он в свою лежку. Сытый соболь меньше путает следы, чем голодный, становится как бы беззаботней, идет тяжелее.
Однако Надыгу немного смущало, что соболь после каждого прыжка менял ногу: то начинал бег с левой ноги, то, через короткое расстояние, — с правой, потом опять с левой... Все это нужно было разгадать прежде, чем двинуться дальше по следу. Однако было ясно: где-то в этом районе большая лежка.
Чем дальше мы шли, тем больше обнаруживалось следов на снегу. Они то вели вперед, то возвращали нас немного назад, то вдруг резко уходили влево, к нагромождениям камней на самом берегу протоки, которая не везде хорошо промерзла. Местами вода выступала наружу и струилась узеньким ручейком по льду. Видимо, со дна пробивались теплые родники и согревали речушку. Поэтому и снег на берегу то тут, то там был талый, и хуже скользили лыжи, и мех, которым они были подклеены, прилипал. Зато здесь гораздо четче выступали следы соболя. Надыга показал мне довольно ясные отпечатки соболиных пальцев и даже когтей, а потом — то ли в шутку, то ли серьезно — заметил:
— Здесь, однако, соболь босиком бежал...
— Как это босиком? — не понял я и рассмеялся.
Оказывается, когда соболь бежит небрежно, он ставит лапы глубоко, оставляя на снегу довольно ясные отпечатки пальцев. Тогда охотники считают, что зверек бежал «босиком».
Мы еще долго блуждали, то уходя слишком далеко от протоки, то снова возвращаясь к ней. Следы в конце концов привели к каменным россыпям и оборвались. Теперь сомнений не было: где-то здесь соболиная лежка.
Надыга поставил вокруг камней обметную сетку, закрепил ее колышками и навесил на сетку колокольчики.
— Ну, паря, — вздохнул он с облегчением, — пойдем чего-нибудь кушать...
— А разве выгонять соболя не будем?
— Сам выйдет, чего там.
— И дым не будем пускать?
— Нет, конечно. Соболь, как выйдет ночью на добычу, так в обмет попадет. Сразу колокольчики зазвенят, скажут тебе, что соболь попался.
Нужно ли говорить, как приятен был после долгих скитаний отдых в шалаше около костра? Скоро нас так разморило, что мы легли с Надыгой на топчан, прижались друг к другу и крепко заснули.
Ночью, сквозь сон, я услышал дробный, глуховатый звон колокольчиков. Встал, выбежал из шалаша.
Густой морозный туман окутал тайгу. В пяти шагах не видно было деревьев. Колокольчики звенели, казалось, в самой глубине туманного леса, и я не сразу сообразил, что это в сетке барахтался соболь. А когда понял, вернулся в шалаш и стал будить Надыгу.
Он вскочил, протер рукавом глаза.
— Соболь в сетку попался! — закричал я.
Надыга несколько секунд прислушивался и, выбегая в лес, бросил:
— Правильно говоришь!
В полдень мы вернулись на привал, откуда бригада начала свой путь на соболевку. Вскоре сюда пришли Батами, Уза и Виктор Календзюга. Они поймали четырех соболей. А всего было добыто бригадой семь зверьков. Удэгейцы почему-то радовались, что именно семь.
— А восемь хуже? — в шутку спросил я.
— Семь лучше! — серьезно ответил Уза.
Виктор Календзюга объяснил:
— В старое время у наших удэге цифра «семь» считалась самой счастливой. Поэтому Гайба и рад, что в первую соболевку семь зверьков поймали.
Я вспомнил, что и в рассказах стариков особенно часто встречались такие фразы: «Это случилось после того, как я семь горных речек переплыл», «Это было за семь перевалов от стойбища», «Семь лебедей летели к закатному солнцу», «Семь стрел пустил я из лука» и т. д., и т. п.