Вечером всю добычу вместе с ящиками яиц, собранных на выступах Арьего Камня, погрузили на кунгас, и катер повел его на буксире через залив Терпения в порт Корсаков.
Шутка ли, за какой-нибудь час — пятьсот кайр!
Однако на Арьем Камне эта убыль даже не была заметна. Плоская скала по-прежнему полна кайрами, и все новые стаи слетались сюда с открытого моря, и опять возникали драки за местечко, так что в воздухе носился сизый пух.
Когда на третий или четвертый день наша киноэкспедиция (я, кажется, вполне справился с обязанностью ассистента оператора) приготовилась покинуть остров Тюлений, неожиданно распогодилось. С неба ушли тучи, показалось солнце; Шабанов решил повторить съемку, благо забой котиков только начался.
— Не скоро еще выберемся на Тюлений, — уговаривал он меня, — так что давай, друг, поработаем при солнечном свете. Еще на денек задержимся. Ведь погоду здесь ловить надо. Ну, бери же коробку с пленкой, треногу и топай за мной на лежбище.
И верно, в этот день все у него получалось удачно.
Когда мы, усталые, голодные, пришли в барак, море уже отражало закат и на скалистый берег длинными розовыми холмами накатывались волны.
Дни, проведенные на острове Тюленьем, всплыли в моей памяти так подробно, что Василий Мокеевич почти ничего нового не добавил к тому, что я уже знал и о котиках, и о кайрах.
Меня заинтересовало другое: что заставило этого тихого, скромного, несколько даже застенчивого человека, внешне больше похожего на конторского служащего, чем на мужественного зверобоя, выбрать профессию, полную опасностей и риска.
— Так ведь не боги горшки обжигают, — сказал он, мягко улыбнувшись. — Потом как-никак на войне обстрелялся.
Оказывается, Василий Мокеевич был в войсках, которые брали Южно-Сахалинск. Когда после войны демобилизованным предложили остаться на освобожденной земле, Зотов долго не раздумывал — согласился.
— Первые два года работал на рыболовном сейнере, потом перешел на краболов. И вот однажды, находясь на берегу, прочитал в газете, что объявлен набор на курсы мастеров зверобойного промысла. Дай, думаю, на курсы поступлю, чтобы, как говорится, твердая специальность была. Так я после курсов окончательно себя и нашел. Сперва на Выселках работал, в питомнике черно-бурых лисиц. После на Шантарских островах голубых песцов осваивал. Вслед за Шантарами — остров Тюлений. А нынче, я уже говорил, на Командоры плыву. — И, помедлив, посмотрел на меня доверительно. — Ну, а главная мечта моей жизни — каланы. Но это уж чистая сказка...
— Вот и расскажите ее.
— На сон грядущий?
— Так сказка ведь...
Несколько минут в каюте стояла тишина. Только слышен был дробный стук машины да всплеск волн за кормой. Иногда доносились торопливые шаги вахтенных матросов, а еще реже — звон склянок на мостике.
— Так вот, дорогой мой, — после краткого молчания сказал Зотов, — калан, или морская выдра, редкостный морской зверь. Во всем мире не было и нет меха лучше и дороже каланьего по красоте, нежности, шелковистому блеску каждой остинки и, главное, по прочности. Недаром в старину за шкуру калана платили чистым золотом — вес за вес, как за корень женьшень, хотя в то время у берегов Камчатки и Курил были целые лежбища каланов. Но истребляли их в прежние годы безжалостно. Ныне один-единственный, к счастью заповедный, уголок, где сохранились каланы, это мыс Кастрикум на острове Уруп. Предупреждаю: если вам не удастся побывать там, считайте свою поездку на Курилы несостоявшейся!
Я заранее знал, что скорей всего не попаду на Уруп — один из дальних островов Курильской гряды, но Василий Мокеевич так разжег во мне любопытство, что я готов был до утра слушать сказку о каланах.
По словам Зотова, в повадках каланов столько ловкости, нежности, красоты, грации, что невольно начиняешь верить древней айнской легенде, будто каланы — это люди, которых небесные силы почему-то превратили в морских зверей, хотя, как известно, не у каждого человека обнаружишь одновременно столько завидных качеств.
— Вам когда-нибудь приходилось видеть лебедей на озерах, когда они часами охорашиваются, прочесывая и протирая клювом каждое перышко? — спросил Зотов. Вот так же и каланы. Вылезая из воды на прибрежные рифы и опрядыши, они долго отжимают передними лапами мех, потом тщательно протирают его, доводя до зеркального блеска. А с какой нежностью самки относятся к своему детенышу, с которым целый год не расстаются! Совершая большие плавания на спине, они держат в объятиях каланчика, крепко прижимая его к груди. Нет, дорогой мой, все это надо видеть самому.
— Сколько же нынче на Урупе каланов?
— Мало. — И, подумав, сказал: — Около двух тысяч, не больше. Но ведь с тех пор как мы вернули Курилы, прошло всего двадцать лет. А каланы размножаются медленно: больше одного детеныша самка не приносит.