Я опасался, что она оттолкнёт меня. Но всё же вожделение придало мне сил и решимости. Я смотрел, как она идёт, покачивая бёдрами, как колышется подол юбки вокруг её ног, коса золотилась на солнце кудрями, выбившимися из-под платка. Она будто почувствовала мой взгляд и моё преследование, потому что обернулась и, увидев меня, вспыхнула и покраснела.
— Уна! — от моего взгляда не ускользнуло, как качнулись её упругие полные груди под холщовой рубахой, в прорезях между завязками была видна её кожа какого-то прямо медового цвета, похожего цвета были у неё и глаза.
— Ты по воду? — спросил я. — Я помогу тебе, — я протянул руку, чтобы взять у неё вёдра. Но она отстранилась чуть ли не испуганно:
— Что ты, хакан!
Но я взял уже вёдра из её рук, почувствовав вблизи запах её сдобного тела, загорелого на руках и шее, белого под платьем, терпкий запах волосков у неё под мышками, пота, мелкими капельками выступившего между её грудей… Соски стали острыми, я заметил, когда разгибался с вёдрами.
Когда мы шли обратно, я нёс вёдра, не плеская, пытаясь подстроиться под её шаги. Она ступала босыми ногами со смешно растопыренными пальцами, а я шёл рядом по траве и думал, как мало пылятся её ноги, в то время как мои сапоги из мягкой махровой кожи все были в пыли, не видно даже узоров, выбитых на них.
Мы говорили о чём-то, я не запомнил ни слова. Вошли в подклеть. Здесь было темновато и, войдя с залитого солнцем двора, я почти ослеп в первую минуту.
— Вот сюда, хакан.
Уна тронула меня за локоть. Я поставил вёдра, развернулся и сразу обнял её, пока она не отошла. Она выдохнула немного испуганно, но жарко и её дыхание сразу обожгло меня и я, хоть и не делал ещё никогда ничего подобного, прижал её к себе.
Я наклонился к её лицу, и она приподнялась на цыпочки. Она и не думала отстраняться, будто заранее знала, чего я захочу… Её губы оказались горячими и сухими, я захватил их своими, она обняла меня, притягивая мою голову, ещё глубже погружая в поцелуй.
Здесь оказалась куча тряпья, приготовленного для стирки, на эту кучу мы и повалились. Мои глаза уже привыкли к неяркому свету, и я хорошо видел её, как раскраснелись её щёки, как блестели между ресниц её глаза. Она сама помогала мне, развязала завязочки на груди… Я целовал её солоноватую кожу… Я видел теперь вблизи то, что видел до сих пор только издали… и я уже был обнажён. Уна провела горячими ладонями по моей груди к животу и мгновенно как-то быстро в следующий миг моё тело и её соединились. Будто нож вошёл в размягчённое масло… всё моё существо сконцентрировалось там, будто в одной точке.
Ничто не могло быть ярче и прекраснее происходившего всего несколько мгновений и вдруг взорвалось в животе, в груди ярким сладостным огнём, всё моё существо залило этой сладостью и я, кажется, закричал или застонал…
Моё сознание прояснилось медленно. Уна гладила меня по волосам и спине большими горячими шершавыми руками.
Это происшествие должно было повториться, продолжиться, чтобы войти в мою жизнь и стать постоянным, каждодневным. Уна стала радостью каждого моего дня, вернее ночи. Я влюбился без памяти и думал о ней, о её чудесном сладком как мёд, мягком теле, постоянно.
Так продолжалось до осени, когда иней стал появляться по утрам на траве…
Я, считавший, что могу прийти к моей возлюбленной, когда захочу, явился в подклеть к моей Уне, ранним вечером, и застал Берси, выходящим от неё. На ходу он пристёгивал пояс, я посмотрел в глубину помещения и увидел Уну, поднявшую в замешательстве руки к растрепавшимся волосам… Берси хотел что-то сказать, но я, подняв ладонь, остановил его речи. Он усмехнулся, в его холодных серых глазах промелькнуло что-то похожее на торжество.
Больше я с Уной не встречался и с Берси никогда не говорил о ней.
Это был тяжёлый урок. Но, как и все болезненные уроки бесценный. Теперь я знал, что я человек, как все другие люди, и что не все меня любят… А ещё, что у меня есть сердце, которое может не только радоваться, но и болеть… И что и меня могут предавать и обманывать. И что и я могу быть унижен.
Уна попыталась спустя несколько недель поговорить со мной, пришла даже ко мне в покои, нарядная и причесанная, надеясь, видимо, на возобновление нашей связи.
— Хакан Кай, ты…не понимаешь… ты не знаешь, как тяжело живётся одинокой женщине… — начала она, приближаясь ко мне и делая жалостливое лицо. Так я научился различать истину и ложь.
— Чего ты хочешь, Уна?