А ещё послал людей выбрать места, подходящие для фортов и начать их строительство. Что и было начато тоже ещё до нашего настоящего вступления на трон. Сигурд не хотел медлить. Приняв решение, он торопился воплотить его в жизнь.
Я же занялась тем, что давно хотела: обустройством лекарни и Детского двора. Дело спорилось. И виделись мы теперь с Сигурдом только утром во время завтрака и вечером. И конечно ночи были наши. Только ночи и были наши…
Вообще в теремах конунгов не было принято, чтобы у йофуров была общая спальня. Каждый ночевал на своей половине, супруг навещал жену, когда была у него в том нужда. Но Сигурд сразу, ещё в Брандстане настоял на общей спальне. Там, в чужом для меня доме, я была особенно благодарна ему за это нарушение правил и обычаев.
По приезду в Сонборг ему определили спальню, которую раньше занимал Бьорнхард, который теперь вместе с Сольвейг переехал из терема в большой дом недалеко от терема, я же осталась в своей. Но ночевали мы только вместе. Сигурд никогда не уходил в свою спальню. Так продолжалось до одной памятной ночи, после которой в Свее был введён ещё один, новый закон.
Было уже очень поздно, весь терем укладывался, даже челядные не сновали уже по коридорам. В дверь моей спальни постучали. Я ещё не успела начать раздеваться, а Сигурд уже голый по пояс умывался над широкой лоханью, разбрызгивая воду.
Сигурд разогнулся, вытираясь и глядя на дверь. Я открыла, спальня моя, стало быть, пришли ко мне. Это оказалась Хубава.
— Что случилось?! — спросил Сигурд, опережая меня.
Я же видела необычную бледность и лихорадку в глазах всегда спокойной Хубавы, умеющей владеть собой.
— Простите, конунг, прости, дроттнинг, дело такое… Словом, очень нужно, чтобы Сигню пошла сейчас со мной.
Я обернулась на Сигурда, набросила платок на плечи, и вышла за Хубавой. Я понимала, что только крайняя нужда могла заставить её прийти.
— Ужасно, Сигню, катастрофа! — пугающим шёпотом говорит Хубава.
— Что ты кудахчешь?! — рассердилась я.
— Агнета тяжела. Больше того, задумала преступление!
Меня будто в грудь толкнули. Агнета…
Кто же… Неужели Рауд всё же воспользовался её любовью к себе, а теперь н е хочет жениться… И Агнета… Боги, как же так, как она могла решиться?!
Это страшное преступление и страшно карается. Женщина, будучи не замужем, оказалась беременна, имела право, родив, отдать ребёнка, которого она не могла или не хотела растить сама, в терем конунга, где он вырастал себе среди челядных, всегда сытый и обогретый, а иногда становился воспитанником конунга или дротттнинг, а то и ближним товарищем, выросшего с ним вместе, наследника. Из таких был, между прочим, Гагар.
Но изгнание плода, убийство не рождённого ребёнка наказывали строго — такая женщина становилась публичной, доступной любому за плату. И работала не на себя, а на казну. Ей давался кров и хлеб. Если же она беременела снова, то имела право оставить ребёнка жить с собой. Тогда ей возвращали её права, отпускали из шлюх, и она могла заново построить свою жизнь, уже как мать. А могла продолжить оставаться той, кем ей могло понравиться, опять же, отдав ребёнка в терем.
В Свее малолюдно, много детей умирают, так и не успев никогда повзрослеть, иногда в семье из пятнадцати родившихся детей оставался один-двое, а то и никого, поэтому так строго наказывали за аборты.
И теперь моя Агнета, моя милая маленькая Агнета впала в такое отчаяние, что едва не навлекла на себя такую страшную кару. Кстати, гро за пособничество в абортах могли и казнить. В самом мягком случае: ослепить и изгнать навеки.
— Кто он?! — спросила я, пока мы шли по коридорам к комнате Хубавы.
— Не знаю, она молчит, — поспешая за мной, бормочет Хубава, тряся полным телом.
— Молчит… — рассердилась я. — Как же вы проглядели, как позволили?! Куда смотрели вместе с Ганной?
— Но, Лебедица, не углядишь… Да и такое время было, зима, болели много, мы с Ганной и по всему Сонборгу и по хуторам и по деревням мотались…
— Вот, давно говорю тебе, помощников набирать надо, новых лекарей учить! — досадливо ответила я.
Едва Агнета увидела меня, как бросилась к моим ногам, обливаясь слезами.
— Прости, Свана! — рыдает она, кривя рот, — прости, дроттнинг!
— Да ты что, Агнета?! Какая я тебе дроттнинг сейчас? — я встряхнула её за плечи, намереваясь этим остановить рыдания.
Агнета зарыдала в голос, и я поняла, что надо дать ей выплакаться, а потом уж расскажет всё сама…
Жалость заполнила моё сердце. Если она, моя Агнета, дошла до такого, что должно было произойти с ней, что она переступила через всё, чем мы дорожили и почитали с детства?