— Вы просили меня рассказать вам побольше, — напомнил он ей, и она разочарованно кивнула головой. — Я так виноват, Эстелла. — Она улыбнулась, и он неожиданно сказал: — Расскажите мне о себе. О ваших родителях, — добавил он, наблюдая за ней с близкого расстояния. — И чем вы занимаетесь, чтобы заработать себе на жизнь?
— Мои родители умерли. — Она замолчала, не желая говорить ему о работе в магазине и об однообразии своей жизни, и, естественно, она не хотела рассказывать ему о Джинкс. Она не желала дать ему повод для шуток, поведав о том, что была настолько глупа, что позволила одурачить себя мужчине, который оставил на ее попечение своего нежеланного ребенка.
Странно, но он не выказал никакого удивления, что ее родители умерли. Большинство людей, как правило, удивлялись этому из-за молодости Эллин. Не многие девушки ее возраста потеряли своих родителей.
— А ваша работа? — Небольшое колебание и затем: — Я полагаю, вы сами зарабатываете себе на жизнь?
Эллин быстро взглянула на него. Она отлично уловила нотку сарказма в слове «работа».
Она колебалась, все еще не желая ему говорить, что работает продавщицей в магазине. Не из-за того, что в этом было что-то дурное, это была честная работа… и все же она чувствовала, что сейчас она должна быть Эстеллой, а не Эллин.
— Я манекенщица, — быстро проговорила она, чтобы произнести эти слова до того, как они потребуют у нее слишком многих усилий.
— Вы манекенщица! — Его взгляд, казалось, раздел ее донага, и она покраснела. — Что вы показываете? Одежду? Или вы просто — м-м-м — манекенщица?
Она покраснела еще сильнее. Она чувствовала, что в ней поднимается гнев, а также ухудшается настроение. Этот человек из Греции способен обидеть.
— Я демонстрирую одежду, — сказала она спокойно, избегая его пристального взгляда.
— Извините, — пробормотал он через стол. — Я не имел в виду, что вы выступаете в обнаженном виде. Простите меня.
Эллин подняла глаза и удивилась внезапной колкости его взгляда, так противоречащей его тону. Симон, казалось, неподдельно сожалел о том, что его могли неправильно понять. К ней опять вернулось впечатление, что он не желает ей противоречить.
— Это не имеет значения.
— Извините, — повторил он. Извиняющийся вид абсолютно не соответствовал его высокомерию. Немного погодя он заговорил снова, но не раньше чем Эллин покончила с едой. Он спросил ее, не желает ли она пройти на палубу. Сам он ел совсем мало и выпил только одну чашку чая. Эллин не удивилась этому. Несмотря на его высокий рост и широкие плечи, говорящие о большой физической силе, его тело сплошь состояло из мускулов; Симон Дьюрис был, вероятно, одним из тех людей, которые не хотят испытывать неудобства от чрезмерного веса.
— Да, я хотела бы сейчас выйти на палубу. — Неприятный осадок исчез от его улыбки, и она опять ощутила приятное покалывание в спине.
Когда она и Симон собирались подняться из-за стола, Эллин огляделась вокруг. Хэл сидел у окна, наблюдая за ней, и хотя она не могла на таком расстоянии разобрать выражение его лица, она знала, что он зол и обижен. Но она не хотела сейчас думать о нем. Это был лучший момент в ее жизни, и она собиралась насладиться им. Прошло уже три дня — три дня, проведенных в компании Хэла, с которым у нее не было желания ничего иметь, кроме вежливых отношений. Он нарочно старался всюду попадаться ей на глаза, и Эллин начала чувствовать, что ее преследуют, что ей следует ограничить свое пребывание в его компании — а также в компании Донны и Джима — на все оставшееся время путешествия.
Но теперь… Симон заявил о своем намерении танцевать с ней целый вечер. Эллин чувствовала себя очень счастливой. Было похоже, что он хочет быть рядом с ней в течение шести дней, пока он будет на борту. А если после этого она окажется в одиночестве, потому что от нее откажутся те трое, ей будет все равно. Девушки, пришедшие выпить чаю, поглядывали на Симона, и это было неудивительно, ведь он привлекал к себе внимание. Их взгляды обращались также и на Эллин… взгляды неприкрытой зависти. Симон неторопливо поднялся со своего стула, улыбаясь Эллин с высоты своего роста, пока она собирала свою маленькую сумочку и поднималась со стула Его рука автоматически легла ей на плечо, и она поежилась под его прикосновением. Было ли это началом пароходной сентиментальной истории? Ее мысли и нервы, а также все ее существо работали на публику, когда она и Симон пересекли комнату отдыха под взглядами многих пар глаз и вышли на палубу.
— Не присесть ли нам? — Симон разложил складные стулья, не дожидаясь ответа Эллин. Они прошли в конец палубы, подальше от толпы туристов, и Симон поставил их стулья у самых поручней. Они сели, и рука Симона расположилась так, что накрыла руку Эллин, покоящуюся на деревянной ручке стула. Она повернула голову, преодолев застенчивость; ее глаза встретились с его глазами, и она увидела в них выражение, которое заставило ее сердце сильно забиться. Был ли он увлечен ею? Она так хотела это выяснить, что спросила, затаив дыхание, потому что ей нужно было это знать: