К тому времени в зале осталось не так уж много народу: самые морально устойчивые гости и повстанцы тихо, мирно и очень интеллигентно дрались между собой, делегация, сгрудившись сзади, напряженно следила за моим поединком с искусниками и искусницей, готовясь, чуть что, поддержать меня хоровым скандированием какой-нибудь победной речонки иди магическим щитом, а эльф-хозяин отважно сдирал со стены какой-то гобелен. Зачем, интересно? Чем ему так дорога эта не слишком новая и не очень-то красивая тряпка? Потом я присмотрелась и поняла: гостеприимный хозяин пытался спасти мастерски вытканное золотым и нитями изображение своего генеалогического древа. Такая приверженность роду и традициям не могла не вызвать невольного уважения.
Но не успела я порадоваться малому количеству противников, как повстанцы опомнились и вновь пошли в атаку на зал и в нем собравшихся. На сей раз двери не стали им преградой, так что сие стратегически важное помещение было сдано без боя — разве что эльф-хозяин, защищая генеалогический гобелен, выхватил усыпанную камушками, декоративную рапиру и сделал несколько изящных выпадов, удерживая восставшую чернь на почтенном расстоянии от своей семейной реликвии. Остальные оказались не столь успешными вояками: при виде сорганизовавшихся повстанцев богатые гости переглянулись и дружно попытались отступить в глубь дома.
Я фыркнула. Тоже мне ратоборцы! Да как они на Темную Империю войной ходить осмеливались, если даже своих чуть ли не до полуобморока боятся?
Мое насмешливое хмыканье тут же привлекло ко мне повышенное внимание, коим, если честно, я и раньше не была обделена. Повстанцы посмотрели на своих искусников, потом на меня, потом на делегацию и решили: раз уж все пока что живы, значит, странная босая тварь в вечернем платье более-менее безопасна. А коль так, то можно попытаться напасть на нее. Что они неразумно и сделали.
Убивать мне не хотелось. Да и страшно было, если честно. Потому я ограничилась несколькими выпадами, после которых все пострадавшие разом не на шутку на меня обиделись. Ну а что делать, если я, щадя светлых недоумков, атаковала даже не их самих, а их одежду, легко рассыпающуюся на составные части после близкого знакомства с моими коготками?! Сомневаюсь, что повстанцы, так дружно надувающие щеки от негодования и злобы, предпочли бы распоротые шеи и животы.
Хотя, судя по нездоровому энтузиазму, с каким горожане пошли на меня в атаку, выставив перед собой всевозможные предметы военного назначения, им и впрямь просто не терпелось попасть на мои клыки-когти.
Мечи мне никогда не нравились, вне зависимости оттого, чьи руки сжимали рукоять — мои или чужие. Сама я обращаться с колюще-режущими предметами не умела и потому ничего хорошего от сочетания Дивена-оружие не ждала (о том, чтобы победить какого-нибудь противника, и речи не идет, благодарение Увилле, если хоть сама не зарежусь), потому мечи-ятаганы-ножи-кинжалы и прочее, равно как и их владельцев, я всегда старалась обходить стороной. Но тут уж оставаться не у дел не было никакой возможности.
Боевая ипостась темной искусницы даст сто очков вперед любому, даже самому быстрому, ловкому и хорошо обученному человеку. Поэтому лично я даже не слишком удивилась, когда нападавшие, хорошо вооруженные, в отличие от скромной и беззащитной меня, вновь ударились в отступление, еще более поспешное, чем первое. Убить я так никого и не убила, но все-таки не удержалась от соблазна и искусала нескольких человек, предусмотрительно выбирая самых чистых и опрятных. Крику было… Думаю, загрызи я кого-нибудь насмерть, вою и скандалу и то меньше было бы. Трупам вообще не свойственно орать и дебоширить: как правило, они тихо-мирно лежат на месте упокоения или в своих могилках, если, конечно, какой-нибудь особо ушлый искусник-некромант не поднимет и не приспособит для общественно-полезных работ на нужды населения или искусничества. А вот живые и голосистые могут здорово попортить кровь и нервы. А также чешуйчатую кожу, прическу и наряд, уже и без того немало пострадавший, слегка пыльный и мятый, а местами и рваный.
Нет, разогнать-то их я все равно разогнала. Да и неудивительно — что такое сотня светлых недоумков для темной искусницы в состоянии боевого метаморфоза?! Да еще когда за ней след в след (галантно пропустив даму вперед) шагают воспрянувшие духом богатые искусники, успевшие понять, что странное, непонятное создание, покрытое черной чешуей и наряженное в роскошное по местным меркам платье, на их стороне.
Беда была лишь в том, что среди гостей боевых искусников, владеющих равно искусством защиты и искусством нападения, не было. Так что светлые мужчины и женщины, идущие за мной, преимущественно атаковали, а на магические щиты силы особенно не растрачивали. Я в человеческом виде и то смогла бы лучше организовать защиту. Шерринар, правда, обеспокоенный благополучием своей «жены», старался подставлять щиты из разных энергий, если видел, что кто-то из повстанческих искусников пытается атаковать меня при помощи магии, но часто не успевал. Тогда мне приходилось или шарахаться в сторону, или болезненно морщиться, принимая удар. Повезло еще, что среди повстанцев боевых искусников не было вообще, так что смертельными заклинаниями меня никто не бил. Пока.
Долго, разумеется, отступление повстанцев продолжаться не могло и в итоге достигло своей логической развязки: вторгшиеся на территорию поместья светлые были с позором изгнаны за ограду, благо в конце концов городская стража прочухалась, поняла, что в Лайлэре творится что-то не то, и поспешила на помощь. И успела вовремя. Ну, почти.
Моя собственная принадлежность к женскому племени все-таки не мешает признавать: коварнее и расчетливее представительниц прекрасного пола человеческой расы во всем мире не сыскать. Причем цвет — темный ли, светлый — роли тут не играет. Ни орчихи, ни эльфицы. ни тролльши, ни гномихи, ни цвальгини не могут потягаться с человеческими женщинами по части мстительности и злокозненности. Ну, понравилось той искуснице, что одной из первых со мной воевать взялась, мое платье, ну, захотела она себе такое же, так почему бы не сказать об этом словами! Можно подумать, я бы не дала ей примерить! А может, и вовсе с концами после бала вручила бы — куда я с этим уродством денусь, разве что ворон распугивать по огородам пойду.
Так или иначе гнусная баба, уже видя, что к ней, безжалостно топча клумбы с розами и маргаритками, торопятся солдаты, наконец-то пришедшие на помощь сильным города сего, и понимая, что правосудия ей не избежать, решила эффектным завершающим аккордом сотворить какую-нибудь гадость. Надо сказать, это ей удалось вполне.
Даже моя человеческая ипостась, думаю, не смогла бы отразить то сложное, многокомпонентное светлое заклинание, которым обозленная женщина угостила меня напоследок. Ком ослепляющего рыжего огня крохотным ярким мышонком возник у нее в ладонях из ниоткуда, начал стремительно расширяться и расти, а потом, достигнув объемов среднего арбуза, с жутким треском и шелестом рванулся в мою сторону. Искусница торжествующе захохотала и замахала руками, специальными пассами усиливая действие своего детища.
Я невольно взвизгнула и стремительно шарахнулась в сторону, всеми силами стараясь избежать близкого знакомства с этим очаровательным заклинаньицем, способным отправить к темным богам не одну искусницу. Да только ком не разделял этих негативных настроений и пылал ко мне самыми горячими и страстными чувствами — он лихо развернулся, изменил траекторию и ринулся за мной, подбадриваемый азартным хохотом и ехидными комментариями своей создательницы. А, хмар тебя раздери! Самонаводящееся заклинание — ну что может быть хуже для скромной темной искусницы в боевой ипостаси?!
Газон эльфийского сада — не то место, где можно беспрепятственно играть в салки с боевыми светлыми заклятиями. В этом я убедилась на собственном, весьма печальном опыте, зацепившись за какую-то корягу в густой траве и свалившись на землю. С перепугу я взялась трансформироваться обратно в человека, надеясь направить на оборону от неведомой магической пакости те силы что во мне еще остались после перевоплощения, но не успела перекинуться и до половины — странный шар подлетел вплотную и, проигнорировав выставленные вперед в безнадежной попытке защититься руки, как-то на удивление медленно и безболезненно растекся но моей груди, покрыв ее дрожащей, волнующейся, как озерная гладь под ветром, пеленой огня, Смотрелось это, как ни парадоксально; не только ужасающе, но и на диво эффектно и красиво — казалось, я облачилась в огненный шевелящийся жилет, обтягивающий как вторая кожа, и выгодно подчеркивающий все достоинства моей фигуры. «Ничего, жить можно», — с удивлением констатировала я, поняв, что не испытываю никаких отрицательных ощущений. И тут же поняла, что поторопилась с оптимистическими заключениями: подлое светлое заклинание, оказывается, только осваивалось, чтобы, попривыкнув к своей жертве, через минуту начать терзать ее дикой, невыносимой болью.