Ком в горле пришлось сглотнуть.
Мне, юной, впечатлительной особе, подобные вещи представлять противопоказано. Слишком глубоко погружаюсь в представленное, вплоть до трупного запаха.
Проморгавшись до полного уничтожения образа, я выдохнула. Похоже, пока мое воображение баловалось с могильной атрибутикой, легкие решили бросить дышать. Однако, шутки в сторону, с Брендоном определенно что-то не так. Если не смотреть в неживые портретные глаза, кошмары не мерещатся, но ощущение безысходности так же пронизывает до самого нутра. Аритмично стучащее сердце не лжет — Брендон в беде.
— Узри ты его, и волнение и прочие человеческие эмоции захлестнули б тебя с головой, — повторила я вполголоса давешние слова призрака. — Все верно. Увидела. Эмоции — как пена из пивной бутылки.
Кидаться вырывать любимого из цепких когтистых лап фурий ада — идея не из разряда блестящих. Нет, родная, так дело не пойдет, прав был дух, утверждая, что ты не готова. Брендон — не мальчишка из подворотни, он Император, его защита — лучшая в пределах известной Вселенной, да и бросаться в львиную пасть, не имея отравленного дротика — удел храбрецов и самоубийц.
А у меня нет права на ошибку.
Мой писчий материал не горит. Если подразумевать обычный огонь… Вызывая витую свечу цвета слоновой кости, я очень старалась не плакать. Фиолетовый магический огонек жадно соскочил с фитиля на листок…
От него почти не осталось пепла. Ту же малость, что ссыпалась на постель, я смахнула на пол, в противоположную от почти сплетенной паутины сторону…
Я не умею рисовать. Эта единственная мысль преследовала меня с момента сожжения портрета. Попроси меня изобразить домик на разлинованном листе простым карандашом, и в лучшем случае выйдет перекошенная неказистая сараюшка, денно и нощно мечтающая развалиться на запчасти. Уж промолчу про несчастные окошки и двери, изогнутые под невозможными углами, и давно съехавшую крышу. Крыша домишки съезжает ровно вслед за крышей пыхтящего от усердия, с позволения сказать, художника.
В школьную пору учителя, хватаясь за сердце и отводя взгляд от журнала, на ощупь выцарапывали напротив фамилии Калинина четверки по черчению и рисованию, после продолжительной беседы с директором, втолковывавшего им, что куриные лапки, данные мне природой, отнюдь не повод портить аттестат почти что отличницы. Хорошие ученики, как известно, являются плюсом к реноме образовательного заведения. Сохраняя равномерную перекошенность лиц, учителя соглашались с доводами, и настойчиво просили меня лишить их занятия своего присутствия. Надо заметить, долго упрашивать не приходилось.
Иными словами, в моем лице мир обрел абсолютную художественную бездарность. Но нацарапанный лик Брендона убеждал в обратном! Маловероятно, чтобы глубоко скрытый и надежно заколоченный талант проявился столь своевременно…
Вот уж где повод задуматься!
— Я назову тебя Ах, — тоном, не терпящим возражений, заявила я паучку. Выслушав мою реплику, паук не умер от эйфории и не утрудился симулировать восхищение. — Ты огорчен? Ну извини, ничего оригинальнее не придумалось.
Сказанное было чистейшей правдой, омытой родниковой водой искренности. Кроме предания о талантливой ткачиха Арахне, победившей саму Афину в соревновании по соответствующему профилю, в голову не пришло ничего подходящего. А так как Арахна — имя однозначно женское, и переделать его в мужское оказалось затруднительно, пришлось прибегнуть к сокращению.
Получившееся имечко лично мне нравилось, почти не отдавало плагиатом, и могло свидетельствовать о тонкой душевной организации называющего. Паук с именем Ах способен вызвать милую, не обойденную пафосом, ассоциацию с томной дамочкой, изящно закатывающей глаза при виде членистоногого и аккуратно оседающей в глубокий обморок на что-нибудь мягкое. В идеале — на руки пылкого поклонника.
К слову о душевной организации, как раз настало время ей покинуть бренное тело. Сложные глаза Аха выразили нежелание впрыскивать в хозяйку яд.
— Оптимистичнее, друг мой. Из того, что умирает, может возродиться нечто лучшее. И вообще, темноокая девушка в белом — моя старинная приятельница, нам есть, о чем поболтать за заточкой косы.
Убеждая наивное существо, я поднесла ладонь к основанию паутины, где он восседал, как ястреб на скале над обрывом. Хорошо, однако, что полученной мной Силы было просто чудовищно много, и наложить вуаль одновзглядности на Аха, его паутину, витую свечу на ладони и даже на сгорающий портрет было легче легкого. Никто, кроме меня, не мог увидеть их, пока продолжалось действие вуали.