– Что ж горше смерти-то? – Нежата улыбку сдержал, не хотел обижать хозяина в его доме.
– А забвение, гостюшка. Вроде жил ты, а вроде и нет. Некому будет кинуть веточку малую в костер на сугрев живи. Заледенеешь в Нави, окостенеешь и подёрнешься пеплом-золой. И духу твоему не к кому будет прислониться в день поминовения…
Нежата вздрогнул, разумея правду Радимову, но и в разум вошел скоро:
– Хотела бы беду накликать, давно бы уж сделала. Ты ж говоришь на ноги ставит, а стало быть, ведунья светлая. Тебя, Радим, не забудут. Дела твои останутся, их и запомнят. На всех людей морок не наведешь, пуп надорвётся. Разумел? – прихлопнул тяжелой ладонью по широкому столу, поднялся с лавки и пошел вон из дома.
На подворье тяжко вздохнул и крикнул воя:
– Осьма, охабень подай. Пройдусь нето по веси.
Дождался, когда расторопный парень принесет одежку, да и зашагал куда глаза глядели. Уж у перелеска понял Нежата, что смотрел туда, где со слов Радима стояли хоромы ведуньи. Шёл меж дерев больших, смотрел хмуро на листки новые, что за день подросли, а потом повернул к речке-невеличке, что так и текла безымянной: слишком мелкая, чтобы людей приманить. Речка-то прозрачная и светлая даже по глубокому вечеру. На берегах ивы с долгими ветвями полоскают листья в блескучей воде, соловьи трели рассыпают по ветру, перекликаются друг с другом, красуются песнями весенними.
Нежата и уселся у реки на теплую после жаркого дня землю: раздумать хотел в тишине и подальше от людских глаз. Думки у Скора непростые: род его – крепкий, богатый – давно уж стяжал и славы воинской, и мудрости, и почёта. Так отчего же выше не взлететь? В Новограде вече собиралось и не просто так, а нового князя сажать на стол. Много у Скоров ближников и родни, но ведь и у иных не меньше. С того и отправил отец Нежату искать друзей среди новоградских, чтобы кричали на княжение Скоров.
Нежата и слова не сказал против отцовского наказа, поехал сразу. Долг свой перед родом знал хорошо, вот и хотел по добру откликнуться. Велесова сила берегла парня крепко: скотий бог и в торговле удачу приносил, и в рати не оставлял заботой, и мудростью оделил не по годам. С того и отправили его стяжать Новоград для старшего брата Завида. И тут Нежата слова поперёк не молвил, знал, что вперёд старшего не полезет, докукой не станет.
Зависти или иного скверного к старшому братцу не чуял, но знал наверно, что Завид лютый. Сам-один держал немало воев под рукой, шёл поперек указа княжьего – дружины не иметь – и не опасался никого, кроме Перуна и его волхвов. К народцу без жалости, к врагам – без пощады.
– Что ж из тебя сотворится, Завид? Расправы ждать лютой или блага? – Нежата сам с собой беседу вел тихую, не разумея, к чему вопрошает о таком. – Не слюбишься с новоградцами, так всем Скорам конец придет…
Замолк, услыхав шорох, обернулся и увидел ведунью. Та шла без опаски: спину держала ровно, головы не клонила; в сумерках едва заметно мерцало ее богатое очелье, расшитое золотой нитью, да позвякивали тихо навеси. Скор и прикипел взглядом к красавице, не сыскал в себе сил отвести глаз. А потом уж и шевельнулось внутри горячее парнячье, окатило удалью молодой, да и толкнуло Нежату на дурость: вскочил и свистнул громко. Хотел напугать, чтобы вскрикнула, а потом засмеялась, да заговорила с шутейником. А она и бровью не повела, будто знала наперёд, что не одна в перелеске:
– Здрав будь, Нежата Скор, – молвила тихо так. – В ночи свистеть, нежить подманивать. Ай, не знал?
– Пока только тебя подманил, Влада. Здрава будь, – кланяться не стал, невместно родовитому опускать голову перед простой ведуньей, чай, не волхва. – Или ты сама нежить? Так-то посмотреть, она и есть. Красивая, глаз не отвесть, а одна ходишь и не опасаешься. Гляди, умыкнут.
Она улыбнулась скупо, но глаз не отвела. В очах её почудились Нежате лазоревые искры, но лишь на миг: исчезли прежде чем он думку успел ухватить.
– А если нежить? Что делать станешь? Сбежишь? – шагнула ближе, личико к нему подняла.
Нежата и дышать забыл; глаза у Влады огромные, с переливом жемчужным, волосы долгие густые, блестят светом солнечным, лицо гладкое, а брови темные изогнуты красиво. Промеж всего кружил голову запах ее: и цветы луговые, и травы полевые, и дурман погибельный.
– От тебя не сбежишь, – сказал, как выдохнул, и потянулся к ней, словно прилипнуть хотел.
Она не ворохнулась, стояла и будто ждала. Нежату и опалило: не помнил за собой такого, чтоб в одночасье себя забыть; дышал сей миг только ею одной – незнакомой ведуницей с окраины Черемысленского леса.