– Уедешь, – молвила уверенно. – Когда не разумею, но вскоре. Нежата, пора мне, Добромила не любит, когда ввечеру по лесу одна хожу, – поднялась и уж идти хотела.
Скор всполошился, ухватил ведунью за руку:
– Останься, Влада, – опять не узнавал себя: просил отчаянно, а так-то глянуть, и умолял. – Говори со мной. Не обижу, Велесом клянусь.
А она улыбнулась светло, будто того и ждала, сжала руку его, и снова села опричь. Его ладони не отпустила, да так и осталась слушать речи сладкие. Нежата едва язык не стёр, соловьем разливался, веселил ведуничку.
Вернулся Скор в дом Радима далеко за полночь, повалился на лавку и уставился в потолок. Все улыбался, все бормотал, словно по сию пору говорил с Владой…Владушкой. Увещевал сам себя, уговаривал не быть дурнем из-за девицы, но любовного пересилить не смог. Так и уснул с улыбкой на лице и думками светлыми.
***
– Владушка, внученька, опомнись, – Добромила обнимала крепко, гладила морщинистой рукой по волосам светлым. – Ведь дар утратишь. Где ж видано, чтоб знахарка да замуж шла? И за кого? Родовитый он, пойми ты. Быть тебе меньшухой19 в его дому до конца дней. А выгонит, что тогда? Чай, без дара и жить нечем станет. Владушка, голубушка ты моя, не ходи.
Влада слушала добрую бабку, но будто не слыхала. В думках один только Нежата: глаза его серые, плечи широкие и руки ласковые. Но Добромилу все ж, обнимала и утешала, как умела. Утирала слёзы своим рукавом, обещалась с собой ее забрать, когда Нежата, вернувшись из Новограда, в дом свой повезет. После и сама зарыдала: жалела бабку, печалилась.
– Милая ты моя, пташка ты моя глупая. Ведь натешится тобою и бросит. Знает тебя всего ничего, а уж за себя берет без родительской воли. На беду краса тебе дадена, на верную погибель. Деточка, не ходи! – и снова плакала старая, не пускала на реку творить обряд свадебный20.
Да разве ж любовь схоронишь, удержишь в дому? Не послушалась Владка, собираться начала. Рубаха тонкого льна – белая и нежная – запона с вышивкой богатой, навеси золотые.
– Бабушка, любит он меня, и я его люблю, да так, что лететь за ним готова, куда скажет. Иль ползти… Не сердись, милая, пусти по добру. И сама иди обряд глядеть. Перед тобой хочу свершить, чтоб видела ты любовь нашу, чтоб сама связала нам руки холстинкой. Все равно ведь тому быть, провидела я свадь. Смилуйся, пойди со мной, бабулечка. Сама увидишь, как даром богов21 свяжет нас вода, – просила-плакала Влада.
Добромила ничего не ответила, голову опустила, будто приняла долю, да и пошла. И как отказать единственной внучке?
У речушки народцу полным-полно собралось: смотреть на обряд родовитого и ведуньи, ой, как любопытно! Перешептывались, переглядывались, но слова супротив никто не молвил. Да и как, если Скор глядел грозно, будто упреждал: «Моя доля, моя невеста». Влада все смотрела на жениха, сияла улыбкой такой редкой для нее, а с того еще более драгоценной. Нежата отвечал горячим взглядом и посулом любовным. Да и солнце полуденное осенило их, кинуло сноп лучей теплых на непокрытые головы.
Радим Лутой взялся обряд творить: повел Владу с Нежатой в речушку светлую, обмотал руки холстинкой, крикнул трижды: «Сва!». Люди обрадовались, прокричали в ответ. А бабка Добромила, хоть и в печали, в слезах, а все ж, приняла зятя, тоже хвалу шептала и Сварогу, и молодым.
Для Владки не было доселе дня счастливее. А и как иначе? Место своё сыскала опричь любого, стезю выбрала – дара себя лишить и знахарствовать своим умишком. Да и доля выпала отрадная: родовитый в дом брал, не худой какой. С того и сияла девка красой невиданной, будто богами дареной и стократ украшенной любовью.
Примечала ведунья, как глядят на нее завистливо девки-одногодки, как сердечно радуется Беляна-подруженька, но более всего гордилась Нежатой: высокий, крепкий, а стало быть, детки будут сильными.
Стол в дому Радима ломился от яств: не поскупился Скор на угощение. Влада сидела тихонько рядом с женихом и все норовила взять его за руку. Робела, ждала, когда посмотрит на нее, взглядом согреет. Он и глянул! Владку будто огнем опалило: в глазах его серых и пламень любовный, и нежность небывалая для сурового воя и родовитого мужа.
– Пожалей, не смотри ты так. Сколь еще ночи-то дожидаться, – прошептал горячо, опалил жарким дыханием шею.
А Влада глаз не отвела, любовью своей гордилась, лелеяла ее, словно самое дорогое и ждала счастья обычного бабьего, которым одарить может только любый муж.
В сумерках встали гости от свадебного стола, отвели молодых в горенку и оставили одних. Влада едва на ногах стояла: тревожилась неизвестного, боялась мужу не угодить. Но Нежата не дал тревоге взрасти еще больше, прижал жену молодую к крепкой груди и прошептал тихо: