Истина истории начинала брезжить в голове Стефана, а именно, что одному человеку при своей жизни, будь он хоть семи пядей во лбу, ничего нельзя совершить такого, что намного пережило бы его.
Чтобы создать прочное, надо побороть искушение увидеть плоды своего труда. Ни Христос, ни Будда, ни Мухаммед не увидели, при своей земной жизни, плодов посаженных ими деревьев. Но шли века, и народы, и страны падали к стопам опочивших провозвестников новых учений. Прочное в череде веков - всегда духовно, и создание прочного требует от человека отречения, забвения себя, своего земного и сиюминутного бытия, требует Веры.
Да, он пойдёт по духовной стезе! Помирится с отцом Гервасием, будет внимать наставникам, станет епископом, пастырем, как Иларион или Серапион Владимирский... И он уже видит себя в церкви, и тьмы народа, внимающего ему... Может, то, что их имение крушится, - перст и указание Бога? Может, и городу Ростову уготовано пасть, и своим падением, горькой судьбиной, от разномыслия и духовного оскудения произошедшей, научить других? Что должен он содеять, чтобы не погибла родная земля и чтобы не зря прошла его жизнь, чтобы свет его разума не растаял в небытии? Чтобы ему довелось соучаствовать в возрождении родимой земли!
Глава 13
Известие о восстании в Твери и об убийстве брата хана, Шевкала, со всей татарской ратью дошло в Ростов восемнадцатого августа, на третий день после праздника Успения Богородицы.
В улицах стояла жарынь, сушь, было не продохнуть. Пыль висела клубами. Потрескивало дерево.
Многие горожане не топили печи, боялись пожаров. По окоёму клубились свинцовые облака, никак не разражаясь дождём. Тёмное синее небо висело над головой, и солнце жгло поникшую листву деревьев и обливало горячим золотом клонящие долу хлеба. Казалось, в воздухе, потрескивающем от жары, копилось ожидание беды и разора.
Дождь хлынул внезапно, вместе с первыми раскатами грома. Туча, затмившая солнце, казалось, только застила свет, а уже обрушилось тысячью игл, вздыбило пыль в переулках, волнами пошло по морю хлебов, обступившему город, захлопали калитки, рванулись с верёвок развешанные портна, куры, с криком взлетая, разбегались и прятались от дождя, и уже заколотило по кровлям, и дохнуло свежестью в улицы, и в белые, разрезаемые ветвями молний края облаков вонзились стаи галок и ворон, и молодки, завернув подолы на головы, сверкая икрами ног, с возгласами побежали, шлёпая по лужам, прятаться от дождя в калитки и подворотни домов, когда в город ворвался, со скачущим вестником, голос тверской беды.
- Побиты! Татары побиты! Шевкал? Брат хана?! Все побиты, и Щелкан, Шевкал ли, убит! Беда!
И в раскаты грозового неба, в частобой воды, ворвался голос колокола, - один, другой, третий.
Звонари, узнавая о ратном тверском пожаре, начали вызванивать набат.
Не успел ещё, омывший и омолодивший землю дождь свалить за край окоёма, ещё неслись, догоняя, лохмы туч, и ещё моросило, пересыпая серебряными нитями лучи освобождённого от плена облаков солнца, а уже на площади перед собором гомонило вече. Орали, пихались, требовали князей, думных бояр и епископа, кого-то стаскивали с коня, кого-то, упирающегося, вели к помосту: "Ать молвит!"
Стефан рванулся в толпе. Слова рвались у него из груди:
- Люди добрые! Граждане ростовские! Друзья, братья! Восстанем все! Поможем Твери! Головы свои положим!
- Сам-то как, свою голову тоже положишь, али батька не повелит? - спросил узнавший Стефана горожанин.
- Молод ишо! - посыпались голоса. - Глуздырь! Так и не попурхивай! Чей - таков? Кирилла, никак, сынок! Батько - где?! От его ли послан, или сам, по молодости, по глупости?
Стефан, пробиваясь вперёд, орал им в лица, размахивая кулаками:
- Стыд! Позор! Как успех, так и все до кучи: мы! А как на труд, на смерть, так пущай сосед, моя хата с краю? Да? Так, што ли?! К оружию, граждане!
- Против кого? - спрашивали его. - Власть своя, свои князья! Татар у нас нет! Чего бояре бают, где - они? Где - Аверкий? Где - твой батька, лучше скажи! Тверичи затеяли, им и расхлёбывать! Нас не трогают пока!
- Так и всех поврозь тронут! - надрывался Стефан.
- Ты, может, и прав, - говорили ему из толпы, - да где - бояре? Где - рать? Мы - смерды, у нас и оружия нет! Где - городские старосты?
- Аверкий - где? Послать за Аверкием!
- Мы встанем, а бояре? А князь что думает? А кто нам даст коней, да мечи, да брони, ты, что ли? Вятшие пойдут, тогда и мы на рать станем! То-то и оно!
- Кто поведёт? Кому надо? Тверской-то великий князь, Ляксандра Михалыч, сказывают, тоже утёк из Твери? В городе - он? То-то же!
Стефана затолкали, запихали, закидали укоризной. Он так и не пробился к лобному месту, где с возвышения то тот, то другой краснобай бросали в толпу всполошные слова. Их тянули вниз за сапоги, за полы, на помост забирались новые и кричали:
- Охолонь! Князя давай, бояр!
- Бояр великих! Князя! - ревела толпа на площади.
Но не было ни князя, ни бояр на площади, и не было согласия в городе, ни совета в князьях, ни единомыслия в боярах. Кто прятался в тереме, повелев слугам кричать, что его нет, кто, взмыв на коня, мчался за ворота города, кто увязывал добро, махнув рукой на всё:
- Чернь бунтует! Худого и жди!
Вече кончилось ничем.
С подбитой, невзначай, скулой, измазанный, с порванным рукавом, Стефан выбрался из толпы, которая, виделось уже, собралась пошуметь, но ничего не решит и ни на что не решится без своих руководителей, которые, в сей час, сидят, попрятавшись от черни, с одной мыслью: лишь бы без нас, да мимо нас, лишь бы кто другой!
Проплутав в поисках слуги, он, пеший, выбрался за ворота города и, шатаясь, побрёл домой. Уже за несколько поприщ от города его нагнал старик Прокофий с конём, тоже напрасно искавший своего молодого господина, и теперь обрадованный, что не пришлось ему ворочаться домой одному, без Стефана, под покоры и укоризны боярыни.
Не в пору, не вовремя вспыхнуло тверское пламя. Никого не зажгло, только опалило страхом, и пригнулась, пришипилась земля, ожидая одного: что-то будет?
И никто не дерзнул повторить того, что створилось в Твери. Не встала земля, не вышли рати, не встрепенулись ратные воеводы, не двинулись дружины, не подняли головы князья... А когда дошли вести, что Иван Данилыч московский вызван в Орду, и суздальский князь, Александр Василич, отправился тоже туда, поняли: быть беде! Жди нового ратного нахождения!
Глава 14
Торопливо убирали хлеб. Дожди секли землю. Ветра рвали лист с деревьев. Жители зарывали корчаги с зерном, прятали в тайники, что поценнее, уходили в леса, отрывая себе норы в оврагах.
Александр Михалыч загодя покинул Тверь, не помышляя о ратном споре с Ордой. Мелкие князья, пася себя и своих смердов, об одном молили Господа:
- Лишь бы не через нас! Лишь бы иной дорогой!
И земля ждала, не помышляя уже не только о споре с Ордой, но даже о спасении...
Подмерзали пути. На пажити падал снег. Во вьюгах, под вой волков и метелей, на землю русичей надвигалась беда.
Чёрной чередой тянулись скуластые всадники в мохнатых островерхих шапках, на мохнатых низкорослых лошадях по дорогам страны. Пять туменов, пятьдесят тысяч воинов, послал Узбек громить Тверь, и с ними шли рати москвичей и суздальцев.
***
Метёт. Снег залепляет глаза. В снежной круговерти темнеют оснеженные и снова ободранные ветром, крытые дранью и соломой кровли боярских хором. Тын то проглянет зубьями своих кольев, то снова скроется в потоке снегов. Деревня - мертва, оттуда все убежали в лес. Только здесь чувствуется еле видное шевеление. Мелькнёт огонь, скрипнет дверь, промаячат по-за тыном рогатина и облепленный снегом шелом сторожевого. В бараньих шубах сверх броней и байдан, кто с копьём, кто с рогатиной, кто с луком и стрелами, кто с мечом, кто с саблей, кто с шестопёром, а то и с булавой да топором, они толпятся во дворе, смахивая снег с бровей и усов, оробелые, ибо что смогут они тут, если татарские рати Туралыкова и Федорчукова, что валят сейчас по-за лесом, отходя от разгромленной, сожжённой Твери, волоча за собой полон и скот, вдруг пожалуют к ним, на Могзу и Которосль? Недолго стоять им тогда в обороне! И счастлив останется тот, кого не убьют, а с арканом на шее погонят в степь! Ибо татары громят и зорят всё подряд, не глядя, тверская или иная земля у них по дороге. В Сарае уже ждут купцы-перекупщики. Давай! Полон, обмороженный, слабый, пойдёт за бесценок, а семью, своих татарок, тоже надо кормить! С маху бьёт ременная плеть: "Бега-а-ай!" Полоняники, втягивая головы в плечи, бредут через сугробы, падают, встают, ползут на карачках, с хрипом, выплёвывая кровь, умирают в снегу. "Бега-а-ай!" Гонят стада скотины. Блеянье, рёв не доенных голодных коров, ржание крестьянских, согнанных в табуны коней тонут в вое и свисте метели. Обезножевшую скотину, прирезав и пихнув в сугроб, оставляют. Волки бегут за татарскою ратью. Вороны, каркая, срываются с трупов и снова падают вниз, сквозь метель.