Он уже заранее выбрал и назначил грядущего троицкого игумена. Никон, бывший до сего дня келарем обители, сумеет заместить его в этом звании. Всё будет по-иному уже. Никон со временем возведёт каменный храм на месте их лесного жития, и будут тысячи паломников из разных земель России, и гроб они ему свершат из камня, вместо того, дубового, приготовленного им для себя своими руками. Но пусть! И это - нужно, чтобы православная вера жила и крепла в Русской земле. Всё созданное им передано людям. Что же он уносит с собой? Воспоминания!
Сергий теперь, ради телесной слабости, сократил труды на огороде монастыря, куда выходил на малый час поковырять мотыгой землю, и в свободные от службы и обходов монастыря часы сидел с раскрытой книгой на коленях, но уже не читал, думал. Вспоминал, перебирая события своей жизни, оценивая их той мерой, какой старался придерживаться всю жизнь, мерой жизни Спасителя. Евангелие, лежащее у него на коленях, он знал наизусть. Воспоминалось и великое и малое, подчас даже смешное: мужик с лошадью, встреченный им на дороге, старуха-ворожея, отец-крестьянин с обмершим на морозе сыном, которого он посчитал умершим, скупые, хитрые и доверчивые, злобные, ищущие святости или глума прихожане, усомнившийся греческий иерарх, лишённый не надолго зрения... Все они проходили перед его взором чередой.
Он вспоминал своих сподвижников, уже ушедших Туда: Михея, Симона, Исаакия-молчальника. Думал о Стефане, ставшем молчальником и почти не выходившем нынче из кельи, и тёплое чувство к брату, так и не преодолевшему себя до конца, колыхнулось в его душе. На днях он заходил к нему в келью, разжёг угасавший огонь. Брат лежал и молчал. И было неведомо, видит ли он Сергия, понимает ли, кто к нему пришёл. Но приблизился час молитвы, и Стефан, высокий, иссохший, белый как лунь, поднялся и встал на молитву, шевеля губами. Сергий, став рядом, тоже молился про себя.
Окончив молитву, Стефан лёг на ложе, которое Сергий уже успел перетряхнуть и даже переменить одну ветхую оболочину. Стефан глазами показал, куда сложить старое покрывало, но не сказал ничего, даже не кивнул головой. Узнавал ли он брата или мыслил в нём монастырского прислужника? Только когда Сергий поднялся уходить, Стефан зашевелился и поднял дрожащую руку. Сергий тогда наклонился к брату и облобызал его. На лице Стефана промелькнуло нечто похожее на припоминание. Сергий сказал ему:
- Фёдор воротил из Царьграда! Фёдор воротил, говорю! Он ныне в сане архиепископа Ростовского!
Черты Стефана смягчились, в глазах, до того надмирных, явилось земное, жалкое и доброе. Он дёрнул головой и посмотрел, вопрошая.
- Зайдёт! - сказал Сергий, убедившись, что Стефан понял его. - Как только прибудёт из Москвы - зайдёт!
Он вышел из кельи, прикрыв дверь. Надо было наказать прислужнику, чтобы озаботился чистотой Стефана. Захотелось пройтись по лесу. Он вышел из ограды монастыря. Ноги тонули во мху, на вырубках уже созревала земляника. Сергий скоро устал и опустился на пень. И такие вот деревья они валили вдвоём со Стефаном, поворачивали вагами стволы, корзали, обрубали сучья и таскали туда, где стояла его первая церковка! Тогда он мог повернуть любое бревно... А сейчас ему надо отдохнуть, чтобы вернуться к себе в келью!
***
Сергий смотрел в огонь, разведённый для него келейниками. С убыванием сил начал мёрзнуть. Тело нуждалось в стороннем тепле. Тело было как изношенное платье, которое пора было сбрасывать с плеч, окончив работу, заданную ему Господом. Он прикрыл глаза, представляя себе, как будет лежать, холодея, а душа поднимется над телом, повиснет синеватым облачком и улетит в эфир, Туда, к Престолу Славы и Сил... Всё ли он сделал, что мог? Так ли прожил, так ли, как надо, прошёл свою земную стезю?
То, что он умирает вовремя, Сергий знал. Дальнейшая его жизнь связывала руки таким, как Никон. Даже таким, как Киприан, страх которого перед ним - смешон... Народилась, окрепла, выросла новая поросль духовных ратоборцев, есть в чьи руки передать свечу, и потому надо уходить... Время! В прежние годы этого чувства у него не было. Он был нужен многим. Нужен был князю Дмитрию, нужен был Евдокии, нужен был своей братии. Теперь его имя стало почти легендой, теперь он может, и должен покинуть сей мир!
Мала ли человеческая жизнь? Эти семьдесят лет (кому больше, кому меньше), о т пущенных Господом ? Жизнь можно прожить бездумно, трудясь день ото дня ; можно проскучать, растратить ; можно медлить в делании, и тогда не станет хватать лет, ч а сов, дней, и к старости скажет, что жизнь пропущена, растаяла, протекла. Прав - Го с подь ! Только труд даёт человеку ощущение жизни, прожитой не впустую. Только труд, делание, угодное Господу !
Он вспоминал себя дитятей. Много было смешного, много трогательного в его стараниях исполнять всё по слову Христа, но основа была верная. И тогда и позже. Он не потерял, не растратил, не зарыл в землю вручённый ему Господом талант. И потому его жизнь не оказалась ни пустой, ни краткой. Всё надобное он успел совершить.
Тепло. Господи! Благодарю Тебя за всё, подаренное Тобой! За этот труд и радость труда. Теперь он мог признаться себе, что всегда делал всё потребное себе и другим не только со тщанием, но и с Любовью. Даже в тот раз, когда, голодный, рубил крыльцо скупому брату, он на минуты забывал про голод и головокружение, когда отделывал, отглаживал топором узорные столбики крыльца. Даже тогда... Труд должен приносить Радость, и это чувство Радости и есть мера того, угоден ли Господу твой труд. А злодеи? А те "тружающие" на гибель ближнего своего? Кто им даёт радость? Сатана? И как отличить одно от другого? Только Любовью! И тут Учитель сказал то единственное, что должно было сказать: возлюби ближнего своего, как себя, и возлюби Господа паче себя! И жизнь христианина - это всегда и во всём подражание Господу!
Келейник засунул нос в келью игумена, на которого многие теперь взирали со страхом. Давеча инок Василий во время литургии узрел, как два мужа помогали игумену готовить святую трапезу и после исчезли. Василий, уразумевший видение ангелов Господних, едва не упал в обморок. Предсказанию Сергия о своей смерти верили и не верили, полагая, что их игумен может всё, даже повелевать жизнью и смертью.
Келейник вошёл, подложил в печь несколько поленьев. Сергий спал или дремал, сидя в кресле и не открывая глаз. Скоро надо было идти в храм, и келейник замер, не ведая, будить ли ему игумена. Но Сергий открыл глаза и спросил, улыбаясь:
- Время?
Убрал раскрытую книгу с колен, заложив её шитой золотой нитью закладкой, и, положив руки на подлокотники кресла, поднялся, кивнув келейнику: мол, дойду сам! Сотворил крестное знамение. И начал бить колокол, недавно подаренный обители Вельяминовыми и Кобылиными. Сергий расчесал бороду, натянул скуфью на свои всё ещё густые, хоть и поблекшие волосы, и, толкнув дверь, вышел на крыльцо.
Запах бора и запахи трав из заречья ударили ему в лицо. Он остоялся, вдыхая ароматы леса, которые так любил всю жизнь, что, кажется, из-за них одних не променял бы кельи в лесу на самые роскошные монастырские хоромы в городе. Колокол смолк, и слышнее стало из-под горы журчание реки. Иноки чередой проходили в церковные двери. Сергий спустился с крыльца. Что-то толкнуло его, и он понял, что после службы следует ждать гостя. И Сергий, улыбнувшись своему ведению, проговорил: "Киприан!" Проходя двором, велел келейнику приготовить келью для митрополита.