- Не страшись. Воротит на Москву с пожалованием! - сказал Сергий.
Софья опустила глаза, не знала, куда девать руки, корила себя, что приехала к Троице. Лучше было бы ничего не знать! Ей уже боязно спрашивать старца, как намеревалась дорогой, правда ли, что он видел Фаворский Свет.
- Батюшка! - спросила она. - Почему говорят, что от меня будет много горя Русской земле?
Сергий чуть-чуть улыбнулся - или ей так показалось? И возразил:
- Будь добрей! И молись! Проси у Господа послать тебе веру в Него! То, что ты видела там, - обольщение. Тебе надо научиться всему наново! Будешь посещать обитель Святой Троицы - поклонись гробу моему! Слушайся свою свекровь! В семье лад - и в земле будет лад. И мужа чти!
Софья вздрогнула. Любит ли она Василия? Или этот старец - прав и не в этом дело, а в том, чтобы исполнять свой долг и служить Господу? Она старалась представить мужа после того, как он вернётся из Орды, и не могла. Не просмотрела ли она, когда Василий из мальчика превратился в мужчину? Что она ему скажет? Как встретит? Не просмотрела ли она и свою любовь к нему?!
- Иди, дочь моя! - сказал Сергий, благословляя её на прощанье. - Изжени нелюбие в сердце своём.
Она припала к его руке, со страхом подумав, что ведь этого старца скоро не будет! И кто наставит, кто успокоит тогда? И что таится за русской Открытостью и Добротой? Что помогает им выстаивать в битвах и сохранять Веру?
Княгиня Евдокия зашла к Сергию. Уже не говорила ничего, плакала и целовала ему руки. Затем и приехала - попрощаться. Для неё старец Сергий - свой, близкий, родной. Он восприемник её сына Петра, они с владыкой Алексием растили, почитай, покойного Митю. И сладко теперь поплакать около него. Сладко целовать эту руку. Она долго смотрела на него. Свидятся ли они там? Все вместе? Снова и навсегда?
- Иди, дочь моя! - сказал Сергий и улыбнулся Евдокии. - Не ссорьтесь с невесткой! И не страшись за Василия!
Женщины ушли. Слышно, как затопотали кони, как тронулся, скрипя осями, возок, и вот музыка колёс замерла в отдалении.
"Почему же не едет Фёдор?" - подумал Сергий сквозь набегающую дрёму. Он ждал его, не признаваясь в том себе, ждал только его, все другие - уже за гранью земных слов и дел. Все другие - лишние, Фёдор не мог не понять, не почувствовать, не услышать его зова!
Кончался август. Сергий теперь порой и не вставал с постели. Силы уходили от него. Он иногда вспоминал Нюшу, даже начинал говорить с ней. Вспоминал, как купал Ванюшку в корыте. Молодость так отдалилась от него теперь, в такое небылое ушла со всей своей суетой, отчаянием и надеждами! И Фёдор уже не тот, не прежний. Усталый и строгий, надломленный пытками в Кафе, не сразившими, однако, его упорства. Весь в заботах о епархии, о новом устроении Григорьевского затвора, который он мыслил сделать теперь ведущей духовной школой на Руси...
Что же он не едет? Киприана послал к нему, а сам не едет! Первые жёлтые листья начали мелькать в зелени деревьев...
Глава 10
Сергий спал, когда Фёдор вошёл к нему в келью и застыл в кресле у ложа, не решаясь нарушить сон наставника. Он уже забегал к отцу, наказал прислужнику не лениться, порядком напугав послушника, уразумевшего только теперь, что белый как лунь, молчаливый монах, за которым ему велено ухаживать, отец архиепископа Ростовского и духовника покойного великого князя. Стефану устроили баню и переменили исподнее.
И теперь Фёдор сидел в келье Сергия и ждал, когда тот проснётся. А Сергию снился сон, что Федя приехал к нему в монашеском одеянии, но молодой, весёлый и юный. И Нюша, его мать, жива и находится где-то там, близко, и оба они ждут его и зовут пойти в лес по грибы, а он не может отыскать то корзины, то ножика и шарит по келье, недоумевая, куда делось то или другое. Искал и спешил, зная, что его ждут на дворе, искал и не находил. Да тут же был ножик! На своём обычном месте! Он с усилием открыл глаза и увидел Фёдора, сидящего перед ним в кресле. Только уже не юного, а нынешнего... И Сергий улыбнулся, забыв свои укоризны. Фёдор опустился на колени и стал целовать руки Сергия. Глаза у него - мокры, и у Сергия тоже увлажнились.
- Ты приехал, - прошептал он.
- Прости, отче! - сказал Фёдор. - Суета сует! Хотел оставить всё в порядке, прости!
- Ты знал, что я тебя жду?
Фёдор, зарывшись лицом в край его одежды, потряс головой.
- Ты недолго проживёшь после меня, Федюша! - сказал Сергий, и Фёдор кивнул, не поднимая головы.
Он знал и это, чувствовал и потому спешил, торопился изо всех сил переделать все земные дела, не давая себе ни отдыху, ни сроку. Ему боязно поднять голову, боязно посмотреть в эти, уже неотмирные глаза. "Да! - мыслил он. - Ты вознесёшься туда, в Горние выси, я же остаюсь здесь!" Он почти готов попросить забрать его с собой, так, как просил ребёнком отвести его в монастырь к "дяде Серёже" и обещал не страшиться ни покойников, которых надо обмывать, ни болящих братий, лишь бы "дядя Серёжа" был всегда рядом... Кто был больше ему отцом - Стефан или Сергий? Сейчас он стоял у ложа Сергия, только что перед тем посетив Стефана, и понимал, что никого роднее и ближе Сергия у него нет. Нет, и уже не будет! Фёдор приложился щекой к руке наставника, что-то говорил, забывая, что сказал. Слёзы сбегали у него по щекам и падали на ладонь Сергия. Сергий отнял руку и стал гладить Фёдора по волосам.
Скоро деятельная натура Фёдора заставила его встать. Он принёс дрова, хотя они уже есть, сложены у печки, наложил в печь, вздул огонь, побежал за водой, начал что-то стряпать... Всё это не нужно, всё это уже есть, и полчашки бульона - всё, что отведает Сергий от сваренной Фёдором ухи, - не стоили стольких забот, но Фёдору обязательно нужно что-нибудь сделать для учителя, и Сергий не унимает его, только жалеет, когда Фёдор отлучается из кельи. Лучше бы сидел рядом с ним, у ложа, молчал или рассказывал что-нибудь!
Но вот Фёдор, отлучившись на миг, явился с листом александрийской бумаги, кистями и красками. Краснея, попросил наставника посидеть в кресле неподвижно.
- Ты ещё не забросил художества? - спросил Сергий.
- Отнюдь! - сказал Фёдор. - Для своей церкви в Ростове летось писал образа Богоматери умиления, Петра и Николая Мирликийского.
- Ну что ж, напиши и меня! - сказал Сергий, улыбаясь.
Фёдор стал писать, став серьёзным и строгим. Краски у него уже были разведены в чашечках, уложенных в берестяную коробочку. Он взглядывал, примеривался, рот у него - сжат, глаза - сухи и остры. Сергий смотрел с улыбкой, любовался Фёдором. И - не ради славы! Но хорошо - это, пусть те, кто меня знал, когда и посмотрят на этот рисунок, исполненный вапой, и вспомнят нынешние, тогда уже прошлые годы...
Фёдор торопился, чувствуя, что и это - в последний раз. На висках и под глазами у него выступили капли пота... Но вот он окончил, и начал бить колокол.
- Пойдёшь? - спросил Фёдор.
Теперь, с твоей помочью, пойду! - ответил Сергий.
Они спустились по ступеням из кельи. Подскочивший келейник подхватил Сергия под другую руку, и они почти внесли его в церковь и проводили в алтарь. Сергий знаком показал Фёдору служить вместо себя. Фёдор надел ризу и епитрахиль, взял копиё и лжицу, а Сергий сидел пригорбясь и смотрел на племянника, ощущая в сердце Тепло и Покой. Вот так! Именно так! Именно этого он желал и ждал все эти годы! Чтобы Фёдор хоть раз заменил его в монастырской службе, взял в руки неугасимую свечу, продолжил дело жизни, освятил своим прикосновением эти сосуды. И пусть это - не навек, а лишь на один раз, но пусть! Уходящая в незримую даль дорога, обряд, заповеданный Спасителем, миро, которое варят всегда с остатком прежнего, так что и неведомо, где и когда оно было сварено впервые. Может, в это миро опускал кисть, помазуя верных, ещё Василий Великий или Иоанн Златоуст? Церковь - сильна традицией, не прерываемой через века, чего не понимают те, кто тщится внести новизны, изменить или отменить обряды далёких столетий: богумилы, павликиане, стригольники, манихеи, катары... А церковь стоит не ими, не их умствованиями, а прикосновением к Вечности, тем, что сия трапеза заповедана ещё Учителем, и нет греха в том, что первые христиане принимали вино и хлеб - тело и кровь Христа - в ладонь правой руки, а нынешние прихожане - в рот. Но длится обряд, и смертные, раз за разом, век за веком исполняющие его, прикасаются к Вечности.