И ни благость не является СУЩНОСТЬЮ Бога, ни что-либо из перечисленного и противоположного тому, так что ОНА ничем из этого не является. Ибо всё таковое - не СУЩНОСТЬ Его, но представление о Нём. То же говорят и философ Секст Екклезиастик, и Григорий Богослов в третьем из своих богословских слов, - что ни божественность, ни нерожденность, ни отечество не означают СУЩНОСТИ Бога..."
Можно ли, даже опираясь на толкования Максима Исповедника, разъяснить это простецам? Воспринимающим Всевышнего как дедушку, восседающего на облаке и подающего им земные блага!
"...Да не смутит тебя эта глава, - писал далее Максим Исповедник, - и да не подумаешь ты, что богохульствует этот муж. Его цель - показать, что Бог не есть что-то сущее, но выше сущего. Ведь если Он, сотворив, ввёл всё это в бытиё, как же может Он оказаться чем-то одним из сущего?..
...Но ничто из сущего не знает Бога таким, каков Он есть: имеется в виду Его СУЩНОСТЬ. Сказано ведь: "Никто не знает Сына, кроме Отца, и Отца никто не знает, кроме Сына" (Матфей, 11,27). И от противоположного Дионисий заключает, что ни Бога никто не знает таким, каков Он есть, ни Бог не знает сущее таким, каково оно есть, не может подходить к чувственному чувственно или к существам как существа, ибо это - несвойственно Богу. Люди постигают, что представляет собой чувственное, или через зрение, или вкусом, или осязанием. Умственное же мы уразумеваем и путём изучения, или через научение, или благодаря озарению. Бог же ведает сущее, не пользуясь ни одним из этих способов, но обладая Ему подобающим знанием. Это и имеет в виду выражение "Знающий всё прежде его рождения"... И Святую Троицу, - продолжает Максим Исповедник, - мы не ведаем такой, какова Она есть. Мы знаем человеческую природу, ибо мы - люди. Что же представляет собой образ существования Святой Троицы, мы не знаем, ибо происходим не от Её существа".
Фёдор отложил в сторону трактат Ареопагита "О мистическом богословии", который сейчас читал по-гречески, и задумался. "Ничего ведь нет, что было бы не из Него", - говорит в заключение Максим Исповедник, объясняя Необъяснимое простецам. Пото и "сумрак Божественного", по речению Дионисия Ареопагита, за которым - века и века. Плотин и Платон, Аристотель и Пифагор, похороненные тайны древних мистерий, софисты и стоики, и все - к той черте, за которой, отринув все прежние заблуждения, явился в Палестине Спаситель, Логос, воплощённое Слово Истины...
Он захлопнул книгу, застёгивая медные застёжки, что не давали коробиться листам пергамента. Сумрак Божественного! Он знал всё это наизусть. И понимал, почему дядя Сергий, многое понимавший озарением, всю жизнь мыслил о Ней, о Святой Троице. Мыслил, работая топором и мотыгой, мыслил в трудах и молитвах, размышлял, наставляя князей и устраивая обитель на Маковце...
Никон, поставленный Сергием, был деловит, успешен, затевает в грядущем строить каменный храм во имя Святой Троицы. Пока же принимает дарения сёлами и землёй. Возвёл рубленые палаты для келий братии, поставил амбары и житницу, выстроил колокольню опричь старой звонницы Сергия. В обители пишут иконы, переписывают книги, нынче даже начали переводить с греческого, как он слышал от кого-то...
Православие не перестанет жить и Заветы Спасителя не исчезнут лишь до той поры, пока монастыри пребудут хранителями мудрости и распространителями знаний. Пока в них продолжают процветать книжное дело и философия, живопись, музыка и прочие художества, ибо парение Духа, та мудрость простоты, пример которой явлен в его обители Сергием, не сможет сохраниться в веках без книжной основы, без традиций, закреплённых на пергаменте и переходящих из века в век, как труды Дионисия Ареопагита, Максима Исповедника и прочих отцов церкви, о которых мы бы ничего не знали, не сохранись в веках написанное ими слово и воспоминания современников, создавших жития этих мужей прошлого. Да, в обители Святой Троицы книжное дело не меркнет, не гаснут и иные художества, и всё же Никон ему - чужой. Душа не лежит к нему! Того, давнего, лесного и древнего, что было на Маковце при Сергии и что порой и ныне щемящей тоской напоминает об усопшем наставнике, того при Никоне становится всё меньше. Может, так и надо, Господи! То, что было для немногих, стало теперь уже для всей Владимирской земли, а когда-то станет и для всего русского народа. И всё же! Негде теперь, склонясь к дорогой могиле, поплакать или хоть погрустить, найдя на брёвнах старых келий след топора наставника, помолчав с близко знавшими его старцами Маковецкой обители... Хорошо, что он успел написать парсуну, изображающую Сергия! Да, всё это - бренно, тленно, как и лист александрийской бумаги, потраченной им тогда. Ничто не сохранится в веках! Как и память, что уходит, перетекая в строки харатий, в Вечность, в Которой уже - неразличимы черты усопшего мужа, и только хоры ангелов гремят в вышине да Свет Той, Горней Страны льёт с вышины, прорываясь одинокими стрелами сюда, к нам Землю.
О "сумраке Божественного" простецам лучше не говорить. Пусть сиё ведают избранные! И нет в том греха, если каждый человек и в каждое время будет представлять себе Господа согласно своему разумению!
Всё исчезает, но это только значит, что надо всё время творить и спасать, сохраняя памяти прошлого. Да и в чём ином заключена обязанность учёного мужа, как не в сохранении традиций, обрядов и памятей прошедших веков? Памятей, постоянно разрушаемых и искажаемых отцом лжи, дьяволом, разрушителем сущего, вечным супротивником, оставляющим после себя пустыню немой пустоты? Пустоты и тварной и духовной, ибо он - враг творения, и поддавшиеся ему начинают творить похоти дьявола из века в век. Да! Всё исчезает, ветшает, уходит, явления и люди, плоть и Дух, но это только и значит, что надо всё время созидать и спасать. Созидать новые сокровища Духа и спасать памяти прошедших веков.
Фёдор пошевелился в креслице, плотнее запахнулся в платок. Верно, такими же были те
верхние одежды, что носили Омировы греки в исчезающей дали веков...
Те давние и уже полузабытые им пытки, принятые в Кафе от Пимена, нынче стали напоминать о себе болью в членах, приступами головных болей и слабости, когда сердце замирало в груди и темнело в глазах, затягивая взор мутью. Давеча, в подобный миг, он едва не упал в соборе, на литургии. Хорошо, служки, поняв его истому, поддержали его. Он опомнился, силой воли заставил себя довести службу до конца. Но во владычные палаты его уже вносили на руках и долго не верили потом, что он переможет и выстоит.
Только что прибегала настоятельница, основанного им девичьего Рождественского монастыря. И они не могли без него! Боялись смерти, которой надо не бояться, а желать. Мученики первых веков христианства шли на смерть, не дрогнув, и мать одобряла дочерей к подвигу мученичества!