А они все: наставник, брат Стефан, батюшка, даже мать... Как они могут? Почто помыкают им, смотрят, как на недоумка? Словно он - дворовый пёс, а не человек, не сын и не брат им! И пусть он умрёт, и будет лежать в гробу, как та девочка с восковым ликом. И придёт отец, и мама, и Стефан встанет у гроба, и тогда они поймут, пожалеют и заплачут над ним!
Искус неверия должен пройти каждый верующий. И вряд ли на нелюбимых родичей когда-нибудь обижались так, как обижаются на любимых. Кто порой не терзал сердца матери? И кто не роптал на Господа, спрашивая: почему Он допускает преуспеяние злых, и неправду, и ложь, и жестокость, и горе, почему спокойно взирает на мучения бедных и добрых в этом мире? Почему не исправляет то, что натворили люди по своему жестокосердию? Кто в самых жестоких муках, или при виде гибели своих детей хоть раз не возроптал и не усомнился в своём сердце? Кто в миг отчаяния и злобы вспомнил, и повторил бы в своём сердце молитву, которую затверживал с детства и повторял всякий день уже без мысли, а по привычке, ибо молитва - "Отче наш, иже еси на Небесех..." - единственная, оставленная нам Господом и сохранённая в евангельском рассказе. Прочие сочинены позже, людьми, пусть и святыми, но людьми! Кто вспомнил эту молитву в час сомнения и спросил себя: есть ли там, содержится ли в ней, в единой, оставленной Господом молитве, просьба о чуде и о помощи?
"Отец наш, сущий на Небесах! Да святится имя Твоё, да придёт Царствие Твоё. Да будет воля Твоя и на Земле как на Небесах. Хлеб наш насущный дай нам сей день. И оставь нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим. И не введи нас в искушение. Но избавь нас от лукавого".
Не заповедал Тот, Кто наделил человека свободой воли, просить заступы и обороны у Господа! Только укрепления души, чтобы не свернуть с многотрудной стези. Прочее явил Христос образом Своей жизни, крестного пути и муки крестной.
Искус неверия должен пройти каждый верующий, дабы понять, поверить, и утвердиться в Вере.
***
В этот день Варфоломея послали искать коней.
Варфоломей опоясался верёвкой и побежал. Он миновал рощу и луг. Стадо коней обычно ходило по краю раменья, но сейчас тут и знатья не было, что кони где-то близко. Он прислушался: звук колокола будто доносило со стороны Митюшиной гривы.
Варфоломей съехал по склону в овраг, выкарабкался на ту сторону и пошёл краем поля, вдоль поскотины. Однако, поднявшись на Велесов холм, колокола не услышал, и заворотил по березнику к Коровьему ручью. Не обретя коней и там, выбрался, запыхавшись, из чернолесья в луга и тут, под дубом, увидел молящегося старца, судя по платью и обличью - пресвитера.
Варфоломей намерился пройти мимо, чтобы не помешать страннику, тем более, что старец молился, ничего не замечая вокруг. Потом в нём шевельнулась мысль подкрасться и наставить молящемуся рожки. Но когда Варфоломей подошёл ближе, его поразило лицо старца. Редко он видел на лицах молящихся столько Спокойствия и Тишины. Казалось, и птицы замолкли в сей час, и листы остановили своё движение, и лучи солнца, пронизавшие преграду листвы, падая на скуфью и плечи монаха, претворялись в сияние, овеявшее лицо старца в потоках серебра, чуть тронутого по сторонам чернью.
Варфоломей подошёл к пресвитеру, стараясь не шуметь, и встал в сторонке, сложив ладони и опустив голову.
Солнце, пятнами, золотило траву. Пели мухи. Верещали кузнечики, и муравьи сновали в трещинах коры дуба, что-то добывая и перетаскивая. Варфоломей стоял и ждал. Его охватил Покой, и в этот Покой волнами входили: свет солнца, жужжание насекомых, шевеление листвы, - растворяя и унося то отчаяние, в котором Варфоломей пребывал.
Старец, окончив молитву и возведя глаза, заметил мальчика и обернулся к нему. Отрок стоял со сложенными для молитвы руками, глядя на старца, и тот, улыбнувшись, наклонился и, перекрестив, поцеловал ребёнка.
- Чего ты просишь у Господа? - спросил пресвитер.
Варфоломей встрепенулся:
- Я? Я ничего... так... - пробормотал он, краснея, устыдясь своей мысли наставить старцу рожки. Он ведь и верно, ничего не просил и ни о чём не думал!
И тут проснулась в нём давешняя боль, и он выпалил:
- Грамоте не умию! Помолись, отче, за меня!
Старец обозрел отрока, приметил, что перед ним, хоть и в посконине, однако не крестьянский сын, и спросил:
- В училище ходишь?
Варфоломей кивнул, не отводя глаз от старца. Монах помолчал, потом, воздев руки и подняв глаза к небу, вздохнул и начал читать молитву.
Варфоломей, уразумев, что эта молитва о нём, о его учении, стоял, боясь даже дышать. Он не чувствовал ни тела, ни ног, ни рук, и только сердце горячими "тук, тук, тук", звоном отдавая в уши, являло ему, что он ещё - живой и здешний, а не готовится улететь в Небеса.
Старец произнёс "Аминь", извлёк из пазухи кожаный плетёный кавчежец, и оттуда достал тремя перстами остаток просфоры и подал Варфоломею со словами:
- Разверзни уста свои, чадо! И прими, и съешь! Это тебе даётся знамение Божьей Благодати и разумения Писания!
Варфоломей открыл рот, продолжая смотреть на старца.
- Хоть и мал сей кус, но велика сладость его вкушения! - сказал старец, опуская просфору в рот отроку. Варфоломей прижал её языком к нёбу, ожидая, пока рот наполнится слюной, и ощутил медовую сладость от кусочка съеденного им хлеба.
- Отче! - сказал он, охрабрев. - Мне всего слаще изречённое тобой... - Варфоломей приодержался и докончил скороговоркой. - Про письмена! - Получилось не совсем хорошо, и потому он присовокупил. - Слаще мёда!
- Веруешь, чадо, и больше сего узришь! - сказал, улыбаясь, старец. - А об учении письмен не скорби. От сего дня дарует тебе Господь разумение грамоты, паче, нежели у твоей братии в училище! И запомни, сыне, что гневаться не стоит ни на кого, только отемнишь свою душу горечью. Господь повелел всякому человеку добывать свой хлеб в поте лица своего! Не ропщи и, паче всего, не завидуй другому! Даст и тебе Господь, в свою пору, воздаяние по трудам! Открытым сердцем больше постигнешь в мире, станешь лучше понимать людей. Доколе гневаешься, только и видишь себя, своё горе, свою обиду, а не того, другого, своего мнимого супостата! Высечет родитель, горько! Подчас и умереть захочешь, а воззри, - почто родитель гневается? Только хотя добра своему сыну! Дабы продолжил деяния своего родителя со славой, дабы на полных летах и сам был успешен и праведен, и своих детей наставил на путь добрый, дабы свеча рода твоего не погасла! Что ты дашь отцу и матери за все их труды? Ничего не возможешь, ибо к твоему возрастию они уже отойдут в Лучший мир. Ты - вечный должник перед ними, а также и перед каждым, чей труд даёт тебе еду и питьё, и кров, и одеяние, и книжное научение!
Варфоломей слушал, кивая головой. Он знал, что старец говорит мудрые слова и не обманывает его, но... как страшно расстаться с ним и... и вновь эти непонятные "зело" и "твердо"! Потому, едва старец повернулся, собираясь уходить, Варфоломей упал перед ним на колени и, со слезами, тычась лицом в траву и простирая руки к стопам пресвитера, стал умолять его не уходить, погостить у них в доме, уверяя, что и родители будут рады, что таких гостей любят и привечают у них в доме, и пусть он не побрезгует, и не погнушается, и не пострашится, и... Чего только не говорил малыш!