Сказочный пример подтверждался поведением взрослых. Уважительное отношение к старшим было законом тогдашнего общинного бытия, непререкаемый авторитет родителей в доме - законом домоустроения.
В боярской семье воспитание было таким же, что и в крестьянской, только прибавлялась священная история да Евангелие - жизнь Христа, с моралью жертвенного служения человечеству. И ещё века были до француза-гувернёра, объяснявшего, что лучший город на земле - Париж, а Россия - страна варваров. Ни Парижа, ни слова "варвары" русичи ещё не знали. Вместо "варвары" говорили "поганые", и разумели под этим словом степняков-"сыроядцев", да северных ясашных инородцев, а шире - всех, не уверовавших в Христа. Город Паган, на юге индийских сказочных стран, так и понимался, как город "поганых", некрещёных народов, и страны те, без оттенка небрежения даже, назывались "поганскими землями". Священные города за рубежами страны были: Иерусалим, в котором распяли Христа, и Царьград - нынешний оплот веры Христовой. Русь же, принявшая крещение, не была варварской страной. У неё явились уже и свои святыни, и места паломничества, как, например, Киев, мать городов русских, со своими пещерами, и многие другие святые и чтимые места, о чём повествовали и запоминали сначала изустно, после же, одолев грамоту, читали по летописям и житиям святых.
Так же воспитывался и Варфоломей. Вот ещё одно из его ранних воспоминаний. Они сидят на печи. Темно, тепло и тесно. Тут и младший братишка рядом с ним, и ещё какие-то пареньки и девушки. Покойная Ульяна была знатная сказительница! Сказывает сказки так, что они уже - не здесь, а в пути, в лесу, знакомятся с бабой-ягой, едут на сером волке, видят поле мёртвых костей, ловят Жар-птицу. И это ему, отроку Варфоломею, велит серый волк не трогать узды волшебного коня, не брать золотую клетку Жар-птицы, не то зазвенят струны и проснётся стража. И он представляет, как, вцепившись ручонками в гриву, выводит коня, как обнимает птицу, а она вздрагивает и царапает когтями, и её надо не повредить, не помять ей шею, и удержать! Он бы послушался волка, не взял узды, не тронул клетки, и ему не пришлось бы обманывать царя...
Сказки рассказывала и няня по вечерам. Зато мать читала им жития святых и пересказывала Евангелие.
Горела свеча. Мать тоже рассказывала, а то разгибала тёмную кожаную книгу с пергаментными листами, и начиналось чудо: львы приходили к пустынникам; умирал, так и не сказавшись родителям, Алексей - Божий человек, и было жалко и его, и батюшку с матушкой; разверзалось небо, и там, в рядах белокрылых архангелов, стоял убогий Лазарь, а снизу, из адской бездны, молил его богатый Лазарь: "Омочи мизинный перст в воде и освежи мне запёкшиеся уста!" И слышал в ответ: "Не могу. Ныне - не моя воля, воля Господа, Царя Небесного!". Про Лазарей мать не читала им, а пела. И он, содрогаясь, думал, что никогда не будет таким, как богатый Лазарь, и ни матушка, ни батюшка его не такие, - вон скольких сирых и убогих привечают!
Когда мать рассказывала про Христа, она не трогала книгу, только иногда ложила рядом с собой Евангелие, но не заглядывала в него, а только поглаживала рукой, вспоминая наизусть притчи Спасителя. Варфоломей уже знал - то, что сейчас будет рассказывать мать, серьёзно, важнее сказок и даже житий святых. И он прикрывал глаза и видел пустыню, горы лесенками, как изображают на иконах, и ощущал жару, и проходил мимо колосящихся хлебов, и видел море, и рыбачьи челны на воде, а чужие названия - Вифиния, Вифлеем, Елеонская гора, Галилея, - казалось, пахли солнцем и мёдом.
Христос тоже учил терпению и мужеству. И были слова: "Не мир принёс Я на Землю, но меч"... "Когда гонят вас в сём граде, убегайте в другой"... "Предаст же брат брата на смерть, и отец чадо, и восстанут чада на родителей и убиют их, и будете ненавидимы всеми, ради Моего имени! Претерпевший же до конца, спасён будет".
Христос был то грозным, то добрым, но всегда - настойчивым, и всегда Он был бедным, и ученикам не велел собирать ни золота, ни серебра, ни меди в свои пояса, и всегда Он ходил пеший. Только в Иерусалим, перед гибелью, Его привезли верхом на осле. И то, - как объясняли те, кто побывал в Орде, - осёл, это такая маленькая лошадка с большими ушами. Сядешь, ноги по земле волочатся. На такой ехать, всё одно, что пешком идти! - заключил про себя Варфоломей, успевший уже создать свой образ Христа - ВЕЧНОГО СТРАННИКА.
Знают ли взрослые, как преломляются в детском сознании их рассказы?
Кому сочувствует маленький слушатель? Не пожалеет ли Кощея бессмертного? Не осудит ли гордого героя сказки? Не захочет ли стать разбойником и получить несметные сокровища поверженного змея? Или примет поучения древних книг? И не надорвётся ли он, пытаясь исполнить неисполнимое? И бойтесь, родители, говорить одно, а делать другое! Навек вы посеете смуту в юной душе, и пропадут впустую все ваши добрые поучения!
Варфоломея поразили слова Христа, что тому, кто попросит у тебя рубаху, следует отдать и верхнее платье. Он даже переспросил мать:
- Что отдать, если одеты на тебе две рубашечки? А если всего одна, и холодно станет? Всё равно снять?
Мать пояснила:
- У богатого, ну вот у тебя, и не на себе, а может, в скрыне лежат сорочки. И иной погорел, нагой выскочил из избы, или иная беда, ему и помоги!
Он выслушал слова матери и кивнул головой. Потом, уже без связи с тем, что говорилось в тот миг, спустя много по времени, переспросил:
- А тому, кому надо всё отдать, у него что, нет никакой оболочины?
И мать пояснила:
- Ну, рваная, с плеч валится. Видал, давеча убогая приходила с дитём?
- А ты дала ей что-нибудь? - спросил Варфоломей.
- Дала старую оболочину! - сказала мать и перевела речь на другое.
А Варфоломей всё думал, сдвигая бровки, и даже что-то шептал, шевеля губами и кивая головой.
"Событие" совершилось через неделю. Был весенний праздничный день. Батюшка отслужил обедню в домовой церкви. На дворе, под открытым небом, расставив столы со снедью, угощали дворню. На селе тоже гуляли, издалека было слышно, как вьются в воздухе девичьи голоса, славящие Ярилу. И дети, принаряженные, были отпущены погулять, одни, без няниного присмотра, тем паче Мария надеялась, что Варфоломей посторонится от разгульного сборища.
Мария проходила по двору, отдавая распоряжения слугам; дружина, дворня и холопы ели и пили, уже и пиво сделало своё дело, потные лица лоснились, сверкали на солнце, кто-то затягивал разгульную, его останавливали, дёргая за рукава, как вдруг ойкнула одна из сенных девок, и боярыня, остановившись, выглянула за ворота. По дороге бежал Варфоломей, странно одетый. Она даже не сообразила сразу, а потом, всмотревшись из-под ладони, поняла: он был в развевающейся безрукавой детской чуге, надетой на голое тело. Не уже ли раздели?! Или свалился куда? Но подбегавший, с горящим взглядом, Варфоломей не плакал, а, казалось, испытывал торжество, и так с разбегу угодил в подол матери и расставленные объятья.
- Что - с тобой? Где это ты? Что ты? Кто тебя?! - спрашивала Мария, увидев, что сын был в крови, синяках и ссадинах. А сзади, за воротами, уже гремела песня, и разливался выходящий из берегов пир.
- Мама! - сказал Варфоломей, глядя на неё сияющими глазами. - А я сделал по Христу! Сперва-то - не по Христу, - пояснил он, обтирая ладонью разбитый нос, - а после - по Христу! Мальчик был такой рваный, маленький, а тут праздник, гуляют все! И я ему отдал свою сорочку, и чугу подарил тоже! На мне теперь - Петюнина! Ведь так? Так ведь?! - спрашивал он, пока мать, подхватив сына на руки, уносила его в терем.