И одним простым вопросом Арина вернула нечто в его маску:
- А кто сказал, что меня не устраивает это взаимовыгодное использование? – спросила она негромко. – Да, кто-то может назвать это не слишком-то… приятным. Кто-то задумается о том, что это похоже на бред. А кому-то будет всё равно. Прежде чем Вы спросите, да. День назад - мне было не всё равно, я бы близко к Вам не подошла. Но сейчас, сегодня меня устраивает такое сотрудничество. Взаимовыгодное, приятное даже, если хотите.
- Что случилось? - спросил Маэстро. - Нет, меня не интересуешь ты, не подумай лишнего, просто…
- Хотите знать, не затаил ли Анклав в моём лице убийцу для Вас? Нет. Им в голову это не пришло. Зато я знаю точно, если я буду… играть по правилам, если я буду - на Вашей стороне, формально или не очень, неважно, то моё имя очень быстро сотрётся из памяти многих высокостоящих. Я стану одной из тех, про кого забывают, даже найдя взглядом. “Ученица” Анклава станет “Любовницей Маэстро”, смешно, правда. Я буду прятаться за Вашим именем. Но самое главное, той, что олицетворяет эти оба ярлыка, припишут такие качества, за которыми я настоящая потеряюсь навсегда. Если же я останусь на стороне Анклава, то очень скоро моё имя свяжут со смертями. Я знаю, что в Полуночном мире выживать сложно, особенно, когда ты завязан на такие крупные имена. Я знаю, что рано или поздно это закончится плохо. Я догадываюсь, что с меня Анклав тоже взыщет долг за своё обучение, и я готова его оплатить в той или иной форме. Но я не собираюсь становиться убийцей. Даже Вас. Или особенно Вас. Но сейчас не время для этого разговора, хотя однажды он состоится.
Маэстро молчал. Арина тоже не спешила нарушать тишину.
Ей было больно. Даже не глубоко-глубоко в душе, а на поверхности. ЕЙ было больно, отчаянно, горько, страшно.
Каждый, каждый из Анклава планировал на её счёт многое. У каждого были планы на то, что с ней делать.
Титания считала, что даже такая безрукая идиотка, как её ученица может быть полезна. Не во всех делах, только в некоторых, но зачем делать самой грязную работу, когда можно отправить её по другому адресу.
Сова считала, что толку от самой Арины не будет, ни в каком случае. Даже её целительский талант может быть косячным, корявым, но никогда не будет действительно стоящим. Да и вообще - магия, какая магия у этой девчонки? Так, слезки одни. Она экстрасенс, не маг. Больше даже, человек, зато её вид - ни один адекватный полуночник не решит, что она какая-то особенная, что она экстрасенс. Зато Ринго - это такой удобный посыльный! Особенно, когда нужно передать какие-то документы, какие-то лекарства, не то, чтобы по назначению, а что-то вроде мимо официального списка.
Сновидец был куда проще. Точнее, не он сам - а его план по использованию Ринго. Гипноз, немного мошенничества, немного выяснения отношений, политика, грязь, большая грязь - все очень мило, добро и светло.
Вот только про Гробовщика, про Кондратия Степановича, Арина ничего не могла сказать. Он был себе на уме, это было определённо. Что-то было в его действиях, в его планах. Что-то было в том, что он хотел получить. Возможно, Арина просто была не слишком права. Но доверять даже Кондратию Степановичу она не могла. Что-то мешало, что-то даже не экстрасенсорное - человеческое. И снова звучали молоточками в висках слова Гробовщиках: “Не выдавай себя, девочка”.
Арина закрыла глаза. Они опережали график на несколько минут… Не так уж и много, особенно если учесть, что впереди была пробка, почти на рассвете, в духоте. Неприятная пробка…
За окнами машины царила глубокая ночь. Маэстро не спал, не спал и Пятый. Павел сосредоточился на дороге и не смотрел ни на что вокруг. Рот зашить нельзя было, к сожалению, а очень хотелось. Чтобы не то что не сказать лишнее, чтобы не дышать, чтобы только не привлечь к себе внимания! Жить ещё хотелось. Не говоря уж о том, чтобы спастись от этого Полуночного мира.
- Её звали Иволга, - Пётр Михайлович на мгновение обернулся, взглянул на уснувшую Ринго и щёлкнул пальцами, обеспечивая звуковое поле. Сейчас его слова были только для Маэстро и немного для него самого. Слова тревожили память, бередили душу, от них горчило на губах – не то кровью, не то солью. – Иволга. Когда она представилась первый раз, мне запомнились её синие глаза, кровоточащая нижняя губа и короткий ёжик волос. Сказала, что отрезала свои локоны в пику отцу. Мы тогда ещё не знали, что происходит, тогда ещё не знали, что в волосах может таиться сила. Или не сила. Мы многого тогда не знали, когда попали в этот концлагерь… Почему-то, когда мы услышали, как она себя назвала, мы решили, что она Ольга. Просто… имя такое. В ней не было ничего от этой пичуги чудесной. Волосы не черные, не золотые. Каштановые, чуть вьющиеся. И глаза совершенно обычные. И силы у неё не было ни волховать, ни разговаривать с животными и растениями. Она была … Иволгой. Обыкновенной. Знаете, насмешка-то какая. Я ведь её любил. Девочка уснула, но она когда из воды только выбралась, она на меня смотрела… с жалостью. Спустя столько лет я узнал ответ, что девушка моей мечты меня не любила. Смешно, правда? Я знаю, почему сейчас я здесь с вами, почему еду, сам не знаю куда. Потому что я должен Вам рассказать об Иволге. Именно Вам. Она смеялась, на меня глядя. Говорила всегда: «Ты будешь смотреть на меня внимательнее всего, и однажды это расскажешь».