Вот раздался звук, будто по стеклу провели чем-то. Сережа уже на ногах; вот бросился к окну, покачнулся, где-то поблизости заорал монстр, что-то кровавое протянулось сквозь тьму.
Сережа был уже в нескольких шагах от балкона; вот уже видит и белочку, сидящую там; среди снега - на ветру. Она силилась перекричать, все усиливающийся, перерастающий уже в настоящую бурю вой:
- Я не могу, Сережа! Что ты сделал?! Я не могу к тебе пройти!
Сережа уже коснулся ведущей на балкон двери; как резкий порыв оттолкнул его назад; а между стеклами вдруг хлынула кишащая червями кровь. Мальчик закричал, а кровь уже загустела в железа, из которого продолжала сочится с визгливым стоном.
Мальчик оглянулся, обнаружил себя замурованным в железном кубе, который стремительно падал куда-то вниз.
- Выпустите! Выпустите! Белка, где же ты?!
Он заорал, бросился к стене, принялся молотить в нее кулаками, но в этот миг куб уже врезался в какую-то поверхность. Весь перегнулся, брызгая кровью мучительно разорвался и выбросил Сережу на ржавую поверхность.
Мальчик тут же вскочил на ноги и обнаружил себя, под каким-то рисованным розово-серым покрывалом; во все стороны, на сколько было видно, простиралось что-то унылое с перекошенными железными формами. А к рукам Сережиным прирос скорострельный бластер...
Вот забулькала зеленая лужа, и вместе с облачком пара, выпрыгнуло оттуда здоровенное чудище: формой напоминающее белку, но все покрытое извивающимися щупальцами, с хвостом усеянным шипами и, наконец, с пастью из которое вместе с изогнутыми, черными клыками, большими кусками вываливалась слизь, в которой копошились белые черви.
- Нет, я не хочу! - закричал Сережа. - Нет, пожалуйста! Я не хочу никого убивать... нет же, нет! Я не хочу видеть это!
Но его никто не слушал: чудовищная белка прыгнула на него, и Сережа нажал на кнопку "Огонь"; он заорал дико, покрылся потом; когда увидел, как белка, наскочив на его кровавые заряды, растянулась в воздухе, так будто к лапам ее прикреплены были грузы и стала рваться, заливая все вокруг кровью...
А Сережа побежал куда-то, желая найти выход из этого места, а перед ним выскакивали все новые и новые монстры и он стрелял и стрелял в них.
По мере продвижения вперед у него появлялось все более совершенное оружие, зато и монстры становились все более сложными: вот летучая стая отвратительно каркающих красноглазых слизняков, в надутых синих животах которых что-то переваривалось - они стали пеплом; вот подводный туннель; и здесь какие-то слизняки и последний - самый главный в этой части - с изумрудной чешуей, плюющий розовой, живой слизью - вот и он мертв, пошел ко дну.
Быстрее по ржавой лестнице вверх - вот здоровенное поле и спускается на него, с рисованного неба самое главное чудище: на летающим коне - у всадника голова-череп вокруг которого бледно-желтое, словно дым из заводской трубы, сияние. Он размахивает черным мечом и гогочет и визжит; вдруг вместо черепа стали поочередно появляться лица тех пятерых, из парка...
Сережа в остервенении жмет на "Огонь" увертывается от ответных выстрелов и вот, наконец, главное чудище уничтожено, разбрызгивая кровавые озера, со страшным затяжным воем падает оно на ржавую землю, и земля трясется. С неба падают рисованные лучики и Сережа в холодном поту с мученическим стоном просыпается.
На улице уже светало. Видно - потеплело: небо светло-серое и из него падает слезливый не то снег, не то дождь. А Сережа весь взмок; в ужасе бросился он к окну, распахнул его; часто вдыхая воздух, постоял некоторое время на балконе.
"Что же это... да я сам виноват... нет, не смогу оставаться здесь больше не минуты. Побегу в лес сейчас же! Прочь, прочь из этого ада!"
Стараясь не шуметь он быстро оделся - в доме еще все спали. Потом, уже в ботинках, вернулся в комнату, и дрожащей рукой вывел на листке: "Мама, папа, не волнуйтесь - я скоро вернусь".
Затем был стремительный бег по лестнице, по улице, по мосту...
Вот он уже бежит по заснеженному полю; позади чуть слышно и угрюмо ворчит пробуждающейся город, а впереди, над лесом, светло-серая пелена почти полностью разошлась, ослепительно зазолотилась, Сережиного лица коснулась.
Но на этот раз мальчик не улыбался солнечному свету, не улыбался, приближающимся с каждым мгновением лесу; лицо его по прежнему оставалось мрачным, а когда ворвался в этот свежий лес, то заплакал, споткнулся упал в тяжелый, прогибающийся к земле сугроб...
Вот перевернулся на спину, глядя на эти тонкие ветви на фоне бело-золотистого неба, чувствуя, в голове какую-то гудящую преграду между ним и всем этим...
- Светолия. - прошептал он негромко, протянул руку вверх, и вот повелительница лесная уже склоняется над ним, медленно проводит своей легкой и теплой, мягкой рукой по его лбу; и уходит гудение, и крики далеких чудищ, без следа испаряется черная кровь...
На соседней ветке запела птичка, другая ответила где-то тоже совсем близко; вот переметнулась, яркокрылая - к Светолии на плечо; весело зачирикала там, поглядывая на Сережу.
Тут на Сережино плечо перепрыгнула белка, и он знал, что это та самая спасенная им. Она провела своим пушистом хвостиком по его щеке, хрустнула орешком и протянула его своей маленькой лапкой мальчику.
- Спасибо. - поблагодарил Сережа.
- Ну что же. - молвила Светолия. - Лооо мне уже все рассказала. Твое сердце такое же мужественное, как и сердца Лучезара и Березы. - тут лесная дева опустилась перед мальчиком на колени и поцеловала его прямо в лоб.
Сережа почувствовал приток сил, и все тело его совсем излечилось, было легко и, кажется, за спиной его выросли крылья, будто во сне.
Но мальчик по прежнему не улыбался, он смотрел в эти огромные, мудрые и теплые глаза цвета весны, цвета пробуждающейся земли, и с горечью, со страданием вопрошал:
- Неужели, все творимое людьми так ужасно? Неужели, наш путь, названный "техническим" столь ужасен? Неужели, впереди только мрак да ржавые стены? Неужели, все мы обречены?
- Послушай, тогда преданье дней далеких. В нем, быть может, найдешь ответ, на тот вопрос, что мучит тебя.
* * *
В годы стародавние жил-был человек один, и было у него три сына: старшего звали Андреем, среднего Михаилом, а младшего Иваном.
Старший, Андрей с малых лет любил на поле ходить, так, порою сядет там, у простора на холмы дальние, на облака смотрит, и так говорит: "Вот бы мне красоту эту постичь, через свое пропустить; почувствовать все это сполна, да до людей донести". А как-то раз, забрался он на их чердак, и нашел там картину: пыль стряхнул, и видит: стоит средь цветов дева красоты не земной; в руках букет держит. Загорелось Андреево сердце любовью - понял он, что узнав ее узнает он и весь мир, и все через сердце его пройдет; и сможет он донести все, что хочет людям.
Побежал к отцу, спрашивает:
- Кто ж она?
А тот печально усмехнулся, да по плечу его похлопал:
- Ту картину прадеду твоему, за верную службу князь наш подарил. Ну а кто на картине этой - никто не знает не ведает. А даже, если б кто и знал - все одно - она мертва уже давно. Так что забудь про нее сын. Найдем тебе другую невесту.
Нет, и не думает о другой невесте Андрей: повесил то полотно он в горнице своей и день, и ночь ту деву пред собою видит; а сам рисовать учится, чтобы выразить грусть-тоску свою в полотнах...
Теперь взглянем на среднего брата - Михаила; совсем не похож он был на Андрея: правда, тоже нравились ему поля, да холмы дальние, но времени любоваться на них у него не было; не было времени ему думать и о прекрасных девах, иного он жаждал: людям помочь, жизнь им облегчить.
Смотрит на их мельницу ветряную, говорит:
- Вот прекрасное изобретение; так жизнь человеку-землепашцу облегчает. Изучу науки, изобрету еще много вещей подобных, что б жить человеку стало легче, чтобы больше не мешки он таскал, а как мой брат - на поля любовался.