- Ну рассказывайте - почто города свои оставили!
Лгунами искусными были братья, а чтобы шкуру свою спасти - искренно рассказали, как бились до последнего, как единственными в градах своих остались; как с боем прорывались на помощь к отцу своему...
Но не верил им старый князь - ибо был он человеком мудрым.
Велел он им идти спать; а сидит думает; а в уголке все это время Ольга сидела, пряла: вот платочек какой-то спряла, в карман положила и молвит:
- Почему ты опечалился так, батюшка, сынов своих; братьев моих - живыми увидев. Разве не видишь - героями они вернулись!
- Ах, доченька! Чисто сердце твое, не знаешь ты на что сердце подлое способна! Не знаешь, как дьявольская ложь все исказить может!
- Батюшка, неужто ты что на братцев моих подумал!
- Да, подумал. - тихо князь вымолвил. - Вот велю гонца на лучшем коне послать! Вдруг прорвется, через заслоны вражьи - принесет весть; впрямь ли города сынов пали!
- Разреши мне, батюшка, ласточкой слетать. Весть принести, что нет лжи в устах братьев моих!
- Доченька, да ты, ведь, только недавно очнулась!
- Что же делать, батюшка, что же делать - все мы устали; но мне уж, знаю, не заснуть. - и тихонько добавила. - Только раз, да навечно... а уж перед вечным сном - пободрствую.
- Ну лети, доченька! - князь вздыхает. - А завтра последний бой. Пойду же к народу своему, им в лица посмотрю. Если нужно, слово скажу... хоть, каждый и так уже все знает...
Выбежала на площадь Ольга, в небо ласточкой взмыла: сквозь ночь быстрее ветра ледяного летит. Под ней костров огненное море; слышит ржанье лошадиное; слышит хохот татарский.
Но вот город Святополка; вот город Юрию отданный - стоят, к осаде готовятся. Слышит Ольга в них говор русский; все поняла; хоть и не хочет сердцем верить, а поняла...
Горестный вопль в звездном небе раздался: вздрогнули те воины татарские, да люди русские, которые слышали. И шептали русские и татары:
- То не птица, не зверь, не человек - то сама смерть кричит. - и поближе к своим огням жались. А Ольга стрелой в град к батюшке летит, ласточкой прямо в залу ворвалась, девичий облик приняла; перед батюшкой на полу рыдает, трясется; слова, от боли душевной, вымолвить не может.
Все и без слов понял князь.
- Что ж, за таких сынов - мне позор! А ну вести ко мне изменников!
А в это время над лесами, над полями войском татарским заполненными, заря кровавая уж полыхала; уж полки строились. Ждали, когда ворота откроются, ну а хан впереди всего войско на вороном коне золотым ятаганом помахивал, на стены смотрел...
Когда влетела в терем княжеский Ольга-ласточка, когда к батюшке в ноги пала; Святополк и Юрий уж к воротам прошли. Там, у подъемного механизма несколько стражников стоят. Видят - княжьи сыны идут. Недолюбливали они Святополка да Юрия, знали об их грызне, но о каком-либо предательстве и помыслить не могли. Стоят напряженно, ждут, что князья скажут:
- Успокойтесь, пока все спокойно. - им Святополк говорит и сосем близко подходит, уж и руку к мечу своему поднимает.
А тут со стен и кричат:
- Началось, братии! Идет на нас море нечистое!
Развернулись охранники на тот крик; ну а предателям только того и надо: выхватили, окаянные, мечи да и порубили тех мужей в спину - никто и не ждал такого злодейства неслыханного; никто и не понял в чем дело.
Только видят: ворота открыты и летят в них конники татарские без конца, без края. Все люди, и князь, и Ольга - все чуют, как земля родимая под землями трясется; все слышат, как воздух морозный криками ненавистными полнится.
Ворвались в град татары - впереди всех хан, золотым ятаганом помахивает, крови, волк степной, жаждет. Бегут к нему Светополк и Юрий, от страха трясутся, каждый визжит:
- Это я ворота открыл, мне награда!
- Верю, верю! - усмехнулся хан. - Обещал я каждому награду по заслугам. Получите же, предатели родительского дома! Вот тебе!.. Вот и тебе!
Взмахнул ятаганом - Святополка зарубил; второй взмахнул - Юрия. Те и молвить ничего не успели - да им и нечего было говорить...
А на улицах сеча началась. На каждом шаге, на каждой пяти земли завалы тел оставались. Каждый русский, за десятерых, за сотню дрался; жены за детей своих дрались; дети за матерей, за отцов. Страшен был тот бой.
Летел черный ворон по небу: видел вскрылась рана - из ворот кровавые потоки все поля окрест залили; в небе вместо света дня - кровь сгустилась...
Сталь звенит, люди зубами скрипят, в смерть бросаются, но не отступают ни на шаг: где стояли, падают телами врагов окруженные, ятаганами изрубленные.
Великие потери несет войско татарское, рассвирепел, глядя на то хан:
- Никого не жалеть! То не люди - то все шайтаны!
Никто и не молил о пощаде; вот остались стоять перед теремом княжьим последние бойцы; все меньше и меньше их.
Вот три фигурки, черным морем окруженные остались: старый князь, Ольга, да еще та девочка, которую в холодную ночь согрела княжна.
Больше никого во всем городе не осталось - все иные уж кровь свою полям родным отдали. Плачет старый князь:
- Где вы братья мои, князья! Почто не соединили свои рати супротив сего моря черного! Вижу горе простого народа; вижу дым кровавый! По тебе, земля родная, разъединенная, кровью затопленная, но, все ж, сынами и дочерьми своими прекрасная - по тебе сей плач!
Трое морем окружены стоят они, и говорит князь Ольге:
- Я умру, как и все люди мои - с мечом в руках: но почто умирать тебе, молодой! Ты ведь так много, для свободы своей стороны совершить еще можешь! Почто умирать так скоро! Лети, ласточкой! Молю, доченька!
- Ты, батюшка, говоришь я молода, но девочка эта еще моложе. Так пусть же она и летит!
Нагнулась к ней, в очи, взглянула; и тихо, но проникновенно той девочке шепнула:
- Ты лети сейчас ласточкой быстрокрылой! Лети от дымов дальше; лети в леса глухие, темные! Возьми мою силу колдовскую и вот это... - вынула Ольга из кармана платочек, который, вышила последнем.
И на платочке том не колдовством, но силой души Олиной вышит был простор стороны ее родной, там и поля колосистые, и реки, и леса, и горы дальние за ним; над всем простором том небо златистое и в небе том, над всею землею раскрыла крылья ласточка - точно живая, того и гляди слетит с платка, в небо устремится.
Вокруг воины татарские шумят: рады, что захвачен город, а они живы. Сам хан татарский кричит, чтоб сдавались последние трое.
- Ну, прощай, родненькая. - шепнула Ольга, поцеловала на прощанье девочку и с поцелуем тем в уста ее колдовство свое вдохнула, отдала ей платочек: глядь, а девочки уже и нет - маленькая, юркая ласточка в небо взметнулась, да и затерялась сразу в выси...
А там, над главами их, уж нет крови - одна синева, да такая чистая, такая прозрачная, что кажется; сквозь нее и иное, вечное небо видно.
Легко на душе и Ольги, обняла она отца, потом в молитве смиренной к небу руки воздала - тут и зарубили тела их ятаганами.
Город назвали злым и дабы и памяти о нем не осталось, сожгли там все, что можно было сжечь, а все что нельзя - разрушили, с землей сравняли.
Узнали про то жители других двух городов княжества - тех самых, где правили когда-то Святополк, да Юрий; узнали про предательство подлое сместили приспешников тех князей недостойных; поставили в начальники людей преданных.
Вспоминали про Ольгу и до последнего бились; вновь кровь поля заливала, и вновь на каждом шагу завалы из тел вражьих громоздились.
- Шайтаны, а не люди! - неистовствовал хан и велел те два города тоже сравнять с землей. Бывший же при хане мудрец сказал тогда:
- Через век или через два, свергнут они твоих потомков, хан; воспрянут в новых силах, объединенные. Всегда, пока будут гореть среди них такие сердца, как у той княжны, будет сиять славой сия земля.
Вздохнул хан, взглянул на свое обмелевшее море и ничего не сказал.