Удивительно, что "б...ство" отметалось и презиралось. По школе бродила и передавалась из класса в класс переписанная от руки анонимная брошюра "Техника полового сношения". Но девочка ждала Его, мальчик ждал Ее (а найдет - поднимет на руки и понесет "куда-то далеко-далеко"). Шел путаный процесс становления вслепую. Распространенное занятие - исписать чьим-то именем целую тетрадь. И кто-то ежедневно звонит и молчит в трубку. Тем временем примеряются пары, кто кого красивей и из какой семьи, сравнивается рост, назначаются ложные свидания, от чьего-то имени подкидываются любовные записки - злые розыгрыши подстерегают всех на каждом шагу.
Учителя не в состоянии достучаться до нас: "Может, дать вам цацку?! Лет этак пятнадцати?" Учеба позабыта, перепады настроения, какие-то песенки (от Тома Джонса и "Клуба одиноких сердец сержанта Пэйпера" до Радмилы Караклаич, Муслима Магомаева и бардов: "А в тайге по утрам туман, / дым твоих сигарет, / если хочешь сойти с ума, / лучше способа нет") и стишки (от ранних Маяковского с Ахматовой и Уолта Уитмена до Роберта Рождественского и чёрт-те кого еще), прогулы и опоздания. Учителям дерзить, с родителями ссориться, с друзьями курить, встречаться в кафе, взрывать патроны в подъездах девчонок (в порядке ухаживания за ними), драться наконец...
Кто-то из девчонок сказал тебе, чтобы ты больше не приходил (и ты три дня проболел, но пришли друзья с вином и сказали, что она тебя не стоит), кто-то из них положил в школе твою руку себе на грудь, кто-то идет между тобой и твоим другом по парковой аллее, держа ваши руки в карманах своего плаща, чтобы вы оба смогли ощутить, как сладко ходят девичьи бедра. А потом вы сидите со встреченной компанией, пережидая дождь в агентстве Аэрофлота, и кажется, что можно хоть завтра куда-то улететь очень далеко. И ты понимаешь, что сделаешь это при первой же возможности.
Совсем скоро начнутся школьные вечера и вечеринки с одноклассницами, медленные танцы и прочее. Искусивший Еву змей спустится с древа познания и поселится в паху между девчонками и мальчишками. Но это будет позже. Я хочу рассказать о другом: о девушке, которая учила меня целоваться, сама не умея толком этого. Уж больно необычная и даже карикатурная - а потому правдивая история, но что-то в ней есть, остро характерное для времени и места.
Это был "мезальянс": девушке, по ее словам, было двадцать лет, а мне только исполнилось пятнадцать. По ее словам, поскольку я ее не видел почти это был телефонный роман, два единственных наши свидания происходили в зимних сумерках и в темной комнате. На ощупь это походило на правду. Не менее достоверно и то, что зачем-то ей это было нужно и влюбленность с ее стороны, несомненно, присутствовала. Перед тем она несколько месяцев звонила из телефонов-автоматов и молчала в трубку, а заговорив наконец, все оттягивала свидание. Она училась в одном из институтов нашего города и жила у тетки. В нашем доме она часто бывала у кого-то из подруг в гостях и обратила на меня внимание, когда я играл с кем-то во дворе в шахматы (дались им эти шахматы - вообще не помню, чтоб я в них играл во дворе). Кажется, она не была ни безумна, ни безобразна, но в ее сознании тяжкие романтические иллюзии образовали такое переплетение со сгустком комплексов, что это стоило иного психического заболевания. Зачем-то она сразу призналась мне, что наполовину еврейка по отцу, которого никогда не знала. Трудно поверить, но ее звали Вега. Каково было мое изумление, когда в начале нашего телефонного романа я вдруг обнаружил в томах Александра Грина из нашей домашней библиотеки оставленный ею кое-где на полях значок "V" - начальную букву ее то ли действительного, то ли вымышленного имени. Я терялся в догадках, а она обожала атмосферу таинственности и рукотворные тайны. Может, она хотела отыграться и отомстить всем отцам с помощью сына? Взять мужчину в личиночной стадии, до момента совращения и превращения во взрослую особь, и воспитать по-своему - или по крайней мере использовать стерильный инструмент для избавления от постылой и позорной девственности? Моей испорченности недостает все же на предположение, что она могла являться тайной любовницей моего отца.
Конечно, я был готов влюбиться хоть в швабру, нет нужды говорить, как я был заинтригован, а когда она твердо сказала, отведя трубку, каким-то настырным парням, чтобы поискали другой телефон-автомат, - "С какой это стати?!" - доносились возмущенные голоса. "Потому что я люблю его", - был ответ, - я просто сделался полувменяем и потерял сон.
На выклянченное мной свидание, в парке на деревянном мостике над замерзшим прудом, она пришла... в черной полумаске. Я разглядел только ее пышные вьющиеся волосы под меховой шапкой, а под обрезом полумаски энергичный и капризный женский рот. Мы обменялись какими-то бредовыми подарками - мне достался кусок красного вулканического стекла с выгравированной маленькой буквой "V", а ей, кажется, океанская раковина, как я теперь понимаю, крайне непристойного вида - vagina dentata теплых морей. Было жутко холодно. Я пришел в одной курточке, без шапки и перчаток, и она грела мои руки у себя под шубой, где обнаружился свитер грубой вязки, гибкая талия, крепкие на вид бедра и высокая грудь. Поцеловать она себя дала всего один раз и только при прощании, что я и сделал онемевшими от холода губами, прижав ее к ограде детского садика, причем ее губы оказались теплыми и мягкими, но я едва успел это почувствовать. Наутро она сказала, что окликнула меня, но я этого уже не слышал - уши у меня замерзли тоже.
Вопреки ее предчувствию не это наше свидание оказалось последним, а следующее, которого я горячо добивался и для устройства которого она приложила немалые усилия. Через неделю или две ей удалось получить ключи от квартиры уехавших знакомых, и я пришел прямо туда в назначенный вечер, оставив дома записку, что я на каком-то школьном факультативе (что уже смешно, но мне было не до шуток, от волнения я уходил сам не свой). Свет в квартире она не позволила зажечь. В отблесках пробивавшегося с улицы освещения посверкивали в темноте стекла ее очков, которые она затем сняла, чтобы дать мне свои губы. С которыми я не очень знал, что делать. Я тыкался, как кутенок, ей в волосы, мы катались по дивану и по ковру, она расстроилась отчего-то и плакала, я высушивал поцелуями ее лицо, жал упругую грудь и наваливался на бедра, но мне почему-то не приходило в голову начать ее раздевать. На ней опять был вязаный свитер и плиссированная юбка. Разум отказал ей, а инстинкт подвел - она оказалась в объятиях такого зеленого юнца, что даже трудно было себе такое предположить. Какая-то колючая деревяшка мешала нам обниматься, но я словно впал в оцепенение и воспринимал это только как досадную помеху. Возможно, причиной был глубинный иррациональный страх - слишком неожиданно для меня и почти без участия моей воли все произошло, чтобы я смог переступить через него, когда дело дошло до дела. Через два часа утомительных псевдолюбовных занятий, разговоров, смысл которых ускользал от меня, и неожиданных слез (чего уж понятнее - я не только не любил ее, но даже не овладел ею), я выскочил на улицу, как пробка или ныряльщик с последним глотком кислорода в легких. Ноги сами несли меня домой.