По мере взросления, однако, я развивал в себе цинические наклонности. Мое коварство заходило так далеко, что, желая отправиться спать, я просто сдавал игру. Делать это следовало не очень явно, потому что, если мышка не борется за свою мышиную жизнь, кошке неинтересно и даже обидно. Шахматные фигуры и сегодня мне мерещатся этакими флаконами витальности, которой желательно лишить противника и присвоить себе. Наверное, поэтому вся красота этой древней и, предположительно, мудрой игры прошла мимо меня. Я оказывался, таким образом, проигравшим вдвойне. Этого, однако, мало.
Были еще шахматные задачи, которые так любил сочинять Набоков-Сирин. Отец же учил меня, как их "взламывать", он был опытным шахматным "медвежатником" и стремился передать мне свое искусство, а возможно, продемонстрировать свое превосходство и на этом направлении. Потому что точно так же усаживал меня решать шарады, ребусы, обильно публиковавшиеся советскими газетами и журналами, и прочую дребедень, к которой я не испытывал ни малейшего интереса, не желая мозолить ею свои мозги. Поэтому ему, как учителю, вытягивающему на "тройку" двоечника (двоечником я не был, хотя двойки получал, мы звали их "жбанами", не знаю, откуда это? "Жбан" по-украински "кувшин", может, типа кувшин раскоцал - ценность - теперь попадет дома. Мяч, например, звался "пилка", и это уже по-польски. Галиция, блин!), как такому нерадивому вообще-то учителю ему приходилось решать эти головоломки самому, а поскольку посылать под своим именем ответы в местную прессу или детские журналы было как-то несолидно (так вот чем наш главный инженер, оказывается, занимается!), посылалось все это в редакции от моего имени, переписанное детским почерком, - сидели-то над решением задач мы вместе! Естественно, поэтому меня ничуть не могло обрадовать появление моего имени на страницах, скажем, пионерского журнала "Костер", и отцу в таких случаях приходилось радоваться за двоих. Самозванцем все же я быть не желал и вынужден был изобрести средство от метода. Каково же было удивление отца, когда в областной газете победителем какого-то супермарафона по решению все более заковыристых шахматных задач с присвоением первого разряда ("мастера спорта" газеты давать не могли) объявлен был вместо меня он - фамилия та же, а имя другое!
Он был настолько озадачен, что всегдашняя его проницательность в отношении меня на этот раз отказала. Отправляя в заклеенном конверте решение последней задачи, я просто подписался его именем. Он изучал газету и так и сяк (мог ли он ожидать такого коварства и отсутствия честолюбия в собственном сыне?) и, думаю, пришел к заключению, что кто-то его "рассекретил", что товарищи, работающие в редакции, прослышали о замечательном шахматисте в черной маске, живущем на одной из городских улиц и не являющемся мастером спорта международного класса, как минимум, только потому, что он занят на производстве и не имеет времени принимать участия в шахматных турнирах, а во-вторых, потому что он никогда не сдается, а среди мастеров это не принято - чемпионы мира и те вон сдаются.
Как бы там ни было, в итоге единственным моим ощущением, оставшимся в отношении шахмат, стало отвращение. После окончания средней школы я садился за эту игру только два раза - десять лет спустя и двадцать лет спустя.
Первый раз - с ближайшим другом по его предложению ночью на кухне, где мы вынуждены были дожидаться рассвета в отсутствии выпивки. Раз за разом, почти не глядя на доску, "зевая" фигуры, постоянно отвлекаясь, я обыграл его раз восемь подряд. После первого проигрыша он думал, что это случайность, и сразу заявил об этом, после второго был раздосадован, после третьего откровенно злился, после четвертого начал кричать, что я как-то неправильно играю и это какое-то фатальное стечение обстоятельств - как может выигрывать раз за разом человек, не обладающий элементарной шахматной культурой?! После пятого заявил, что, если я встану сейчас из-за доски, я поступлю непорядочно. После шестого он молчал и начал покрываться красными пятнами. Когда рассвело, из-за доски мы встали почти врагами. Уже на улице меня вдруг стало трясти от накопившегося за столом на тесной кухне нервного напряжения, ищущего теперь выход. Но это могло быть и вследствие ранней утренней прохлады после бессонной ночи и выкуренной пачки скверных сигарет. Я был зол на себя. В отношении своих шахматных способностей я не заблуждаюсь, шахматист я так себе, вынужденный, сейчас и вообще никакой, - но с ними-то всеми, кто за доску садится, что происходит?!
Второй раз играть пришлось в Москве с маленьким сыном своего друга, оставившего их с матерью и жившего за границей в новом браке. Мальчик был весьма развитой, но распад семьи как-то чересчур болезненно отразился на нем, в его характере стали развиваться дегенеративные черты вундеркинда-идиота. Чему немало способствовали жизненные установки его матери, имевшей диплом психолога. Он задавал вопрос и сам же на него отвечал, временами ронял слюну, в семилетнем возрасте бегло говорил на нескольких иностранных языках, поскольку подолгу жил с матерью в Западной Европе, на носу его сидели очки с толстыми линзами, и он заметно косил. Он спросил меня: